Когда Оля закрыла за ним дверь в последний раз, ей казалось — навсегда.
Не было ни истерик, ни громких слов. Просто однажды он сказал: — Прости. А она посмотрела — и не смогла сказать в ответ ни «ладно», ни «уходи». Потому что устала.
Устала ждать, пока он повзрослеет. Устала от «всё сложно», от его исчезновений в моменты, когда ей было особенно страшно. От фраз «мне надо подумать» и «ты слишком много чувствуешь».
Прошёл год. Потом ещё один.
Он писал. Редко. По праздникам. Один раз — в четыре утра. «Ты бы сейчас засмеялась. Я сжёг яичницу». Она не ответила.
Иногда они случайно сталкивались в магазине. Он говорил: — Оля, я… А она просто кивала и проходила мимо.
Прощать — значит снова приоткрыть. А она столько лет зашивала себя заново, что боялась даже затяжки на ткани своей новой жизни.
Однажды — в начале марта — он пришёл. С бумагой для подписей. Старой общей квартиры. И с маленькой коробкой. Без ленты, без пафоса. Просто сказал:
— Я случайно нашёл их. В одной небольшой мастерской. Запах… я не сразу понял, что это. А потом вспомнил.
Она открыла крышку — и в лицо будто дунуло ветром из тех лет.
Лето. Дом на берегу Волги. Маршрутка, пыль, арбуз на веранде. Как он крутил у виска, когда она поливала цветы в дождь. И она смеялась. Смеялась так, что дыхание сбивалось. Она вдохнула аромат — и на мгновение исчезла комната, он, годы, расстояния.
Сначала — розовый перец, как вспышка. Как их ссоры, такие живые и страстные, когда потом они не могли оторваться друг от друга. Потом — корица, пряная, тёплая, как утренний чай на веранде, когда она сидела в его футболке и вырисовывала пальцем круги на столе. Следом — элеми, чуть дымный, с лёгкой терпкостью, как костёр на берегу — тот, под звёздами, когда они пели хриплыми голосами. А в конце — кожа. Чистая, глубокая, обволакивающая. Как его куртка. Как он.
Она вдохнула ещё раз. Уже не за запахом — за воспоминаниями. Вдруг поняла: она не простила. Но боль отступила. И на её место пришло то, ради чего всё и начиналось. Тепло.
— Я не хочу, чтобы ты прощала, — сказал он. — Просто… пусть у тебя будет этот запах. Вдруг он не о нас. А о тебе. О той, что была свободной, живой, с мороженым в кармане.
Она не ответила. Только поставила флакон на полку. Рядом с книгами. Между Мандельштамом и её старыми открытками.
Прошло ещё несколько недель. Она всё ещё не писала ему. Но иногда — когда просыпалась слишком рано — открывала флакон. Вдыхала. И на миг вспоминала, как это было — быть не идеальной, но любимой.
И если ты сейчас читаешь — может быть, у тебя тоже есть такой запах. Из жизни, которую ты почти забыла. Иногда его хватает, чтобы чуть-чуть простить. Не человека — себя. За то, что чувствовала.
👇 Аромат из этой истории — Bois Brûlé.
