Ольга стояла у плиты в их тесной кухне, когда Павел ворвался домой. Ей было сорок пять, она только что вернулась с работы — шила в ателье занавески для соседской школы, пока пальцы не дрожали от усталости. Павел, ее муж, высокий, с сединой на висках и громким голосом, бросил куртку на стул, что скрипнул под его весом, и загремел: «Ты не сказала мне о наследстве, обманула, украла эти деньги у нашей семьи!» Он смотрел ей в глаза, лицо покраснело от гнева, руки сжались в кулаки. «А теперь еще и квартиру купила! Никогда этого не прощу!» Ольга выключила газ, поставила кастрюлю с супом — густым, с картошкой и курицей — на стол, вытерла руки о фартук, что пах мылом, и усмехнулась: «Тебе придется это принять, Паша. Что, не нравится самостоятельность жены? Не все же тебе принимать решения за всех. Оказывается, свобода выбора — это так здорово».
Они были женаты двадцать два года. Павел, инженер на заводе, что гудел за рекой, с первого дня взял финансы под контроль. «Я лучше знаю, куда тратить деньги», — сказал он тогда, сидя за столом с чашкой чая, что дымилась в его руках. Ольга, молодая, с длинной косой и верой в мужа, кивнула: «Хорошо». Она работала в ателье — шила платья для соседок, подшивала брюки для их мужей, приносила зарплату домой, клала в жестяную банку на полке, где раньше лежали конфеты. Сколько зарабатывал Павел, она не знала — он не говорил, а она не спрашивала, думая: «Семья». Он делил бюджет по-своему: себе на машину, что гудела под окнами, на пиво с друзьями в пятницу, а ей и дочери Ксюше — остатки, что таяли, как снег весной.
Ольга привыкла к этому за годы. Утром вставала в шесть, варила кофе в старой турке, что пахла горечью, шла в ателье, где гудели машинки и пахло тканью. Шила до обеда — платья, что кололи пальцы иголками, занавески, что висели в школьных классах, потом возвращалась домой, готовила ужин — суп с капустой, что любила Ксюша, или котлеты с картошкой, что ел Павел. Он приходил с завода, садился за стол, ел, чавкая, говорил: «Вкусно, Оль», но потом уходил к телевизору, оставляя тарелку на столе. Она мыла посуду, чистила плиту, ложилась спать, думая: «Так надо». Дочь росла, училась в школе, потом в институте, а Ольга все шила, отдавала деньги, жила тихо.
Однажды, перед ее сорок пятым днем рождения, она решилась попросить. Вечером, когда Павел пил чай, она сказала: «Паша, хочу посидеть с подругами в кафе, скромно, отметить». Он нахмурился, поставил чашку: «Мне машину переобувать надо, обойдешься без банкета». Ольга вздохнула: «Но сорок пять же, девчонки в караоке зовут, я бы спела». Павел проворчал: «Твоим девчонкам скоро в поликлинику и пенсионный фонд, а все туда же — клубы, караоке. Научись деньги считать. Двадцать тысяч на песни или зимой без аварий ездить — что важнее?» Она сжала губы, глаза защипало: «Я хотела праздника». Он махнул рукой: «Не дури». В итоге банкет оплатили ее родители — мать, Людмила Николаевна, что пекла пироги по воскресеньям, и отец, Иван Петрович, что чинил соседям телевизоры. Они всегда косились на Павла, шептались: «Жадина». Павел не только Ольгу держал на коротком поводке. Ксюше, их дочери, было восемнадцать, она училась на первом курсе института, мечтала о новом телефоне — с камерой, что снимала лучше ее старого кнопочного. Павел устроил ее летом к себе в офис — носить бумаги, отвечать на звонки, печатать накладные. Ксюша работала два месяца, вставала в семь, возвращалась к шести, уставала, но телефон хотела меньше — ныли ноги, болели глаза. А потом он забрал ее зарплату — двадцать тысяч, что она считала в уме. «Мы тебя кормили восемнадцать лет, — сказал он, сидя на диване, — пора окупать». Ксюша разрыдалась, волосы упали на лицо: «Я бесплатно работала?» Он сунул ей тысячу, смятую, из кармана: «Вот, в кино сходи, мороженое поешь. Деньги не просто так даются». Она побежала к матери, что чистила картошку на кухне: «Мам, скажи ему!»
Ольга пошла к Павлу, что смотрел футбол. «Паша, отдай Ксюше хоть половину», — попросила она тихо. Он разозлился, прищурил глаза: «Ты сама ничего не зарабатываешь, не клянчи. Все деньги в доме мои, а вы их транжирите». Ольга возразила: «У меня зарплата есть, я шью». Он отмахнулся: «Копейки, не смеши». Она стояла, смотрела на него — волосы седые, лицо строгое, голос резкий. Ей было обидно — она работала, отдавала деньги, а он называл ее бесполезной. Впервые она подумала: «А если分开 бюджет?» Но он всегда пел одно: «Никто, кроме меня, цену деньгам не знает». Ольга молчала, чистила картошку, думала: «Проживу на свое».
А потом уехала в командировку — шить занавески для гостиницы в соседнем городе, где пахло рекой и сыростью. Она сидела в номере, пила чай из пакетика, когда позвонила мать. Людмила Николаевна кричала в трубку, голос дрожал: «Оль, дядя Вова умер, троюродный брат мой! Семьи нет, все тебе оставил!» Ольга удивилась, чашка замерла в руке: «Мама, точно мне?» — «Нотариус звонила, ты у нас прописана, приезжай!» Ольга вернулась через неделю, пошла к нотариусу — пожилой женщине с очками на цепочке, что сидела за столом с бумагами. Подписала документы, глаза округлились — счета с миллионами, суммы с нулями, что не помещались в голове. Она вышла на улицу, ноги дрожали, хотелось танцевать.
Мать обняла ее у подъезда, запах пирогов обволок: «Не говори Павлу». — «Но он муж», — начала Ольга. Людмила Николаевна покачала головой: «Купи квартиру, запиши на меня, решай потом». Ольга кивнула: «Новостройку или старый фонд?» Они сели за стол, пили чай, листали объявления на старом ноутбуке, что гудел. Ольга поняла — мечтать приятно, и впервые за годы улыбка не сходила с лица.
Ольга с матерью нашли квартиру через месяц — двушку в новостройке, с окнами на парк, где шумели тополя. Они ходили по агентствам, пили кофе в кафе, обсуждали плюсы — новые трубы, светлые стены, минусы — шум стройки рядом. Сделку оформили на Людмилу Николаевну, та сразу написала завещание на дочь, сидя у нотариуса с чашкой чая в руках. Ольга радовалась — приезжала в пустую квартиру, гладила стены, что пахли краской, выбирала мебель в каталогах, что лежали на полу. Купила диван, что пах кожей, стол, что блестел лаком, кастрюли, что звенели на кухне, занавески, что шила сама — белые, с мелкими цветами. Она сидела там вечерами, пила чай из новой кружки, думала: «Мое гнездо».
Павлу она не сказала ни слова. Боялась — заберет, как забрал у Ксюши зарплату. Он замечал ее настроение, ворчал за ужином: «Чего сияешь?» Она отвечала: «Работа нравится», наливала суп, что пах луком. Он хмыкал: «Копейки зарабатываешь, чему радоваться?» Ольга молчала, чистила плиту, внутри росло тепло — у нее был секрет, что грел душу. Однажды она пришла домой за вещами — сложила платья, что шила сама, туфли, что носила на работу, паспорт, что лежал в ящике. Павел стоял в дверях, руки в карманах: «Куда собралась?» — «Пожить отдельно, — сказала она, застегивая чемодан, — эксперимент». Он нахмурился: «И где?» — «В своей квартире, — улыбнулась она, — но на маму записана, тебе не светит».
Павел побагровел, шагнул к ней: «Где деньги взяла?» — «Наследство от дяди», — ответила она, глядя в его глаза. Он завопил, голос дрожал: «Ты украла у семьи! Никогда не прощу!» Ольга усмехнулась, волосы упали на лицо: «Придется. Свобода выбора — это здорово». Она ушла с чемоданом, шаги звенели в подъезде, оставив его в прихожей с открытым ртом, что ловил воздух. Утром позвонила Ксюша, голос сонный: «Мам, что ты творишь? Папа переживает, вернись». Ольга сидела в своей двушке, пила кофе: «Он обижен, ждет, что приползу? Не дождется». Ксюша вздохнула: «Он обещал мне Айфон, если уговорю». — «Попроси предоплату», — засмеялась Ольга. Дочь бросила трубку, а она подумала: «Свободна».
Ольга позвала подруг — Лену, что работала в школе, и Свету, что пекла торты на заказ. Они собрались в караоке, что пахло кофе и жареной картошкой, пели старые песни, ели суши, что таяли во рту, смеялись до слез. Лена подняла бокал: «За твою свободу!» Ольга улыбнулась: «За нее». Она поняла — ограничений, что ставил Павел, больше нет. Она пела «К единственному нежному», голос дрожал, подруги хлопали, и внутри росло тепло — она жила для себя. Дома, в своей двушке, вешала занавески, ставила цветы на подоконник — ромашки, что пахли летом, думала: «Мое».
Павел не сдавался. Встречал ее после работы с цветами — розами, что кололи пальцы, говорил: «Прости, погорячился». Она брала букет, ставила в банку, но помнила его слова: «Все деньги мои». Он приходил домой, садился за стол: «Оль, вернись, я изменюсь». Она варила чай, отвечала: «Поздно». Он хмурился, уходил, хлопая дверью. Однажды в обед она гуляла по торговому центру — пила кофе, смотрела витрины, где блестели платья. Увидела Павла — с женщиной, что держала его под руку, и мальчиком лет десяти, что тянул его за рукав: «Папа, купи машинку!» Павел кивнул, повел их в ресторан, что пах мясом и вином. Ольга стояла, смотрела — ее скупой муж тратил деньги, не жалея, улыбался чужому ребенку.
Она подошла к столику, где они сидели, сказала: «Нам не стоит сходиться». Павел замер, вилка упала на стол, мальчик спросил: «Тетенька, кто вы?» — «Не официантка», — улыбнулась она, глядя на мужа. Женщина нахмурилась: «Павел, что это?» Он сглотнул: «Бывшая». Ольга развернулась, ушла, сердце колотилось, но внутри росла сила.
Ольга решила разводиться. Она стояла у столика в ресторане, где Павел сидел с другой семьей, сказала: «Наслаждайся обедом, дорогой. Делим имущество, ничего тебе не подарю». Сделала фото на телефон — Павел с ошалевшим лицом, женщина с мальчиком, что ели картошку фри. Ушла, шаги звенели по плитке, он крикнул: «Оль, стой!» Она не обернулась. Дома, в своей двушке, собрала бумаги — паспорт, свидетельство о браке, выписку о квартире, что пахла свежей краской. Пошла к юристу — женщине лет пятидесяти, с усталыми глазами и стопкой папок на столе. «Развод, — сказала Ольга, — он скрывал вторую семью». Юрист кивнула, листала документы: «Делим все нажитое». Ольга добавила: «Квартира на маме, ее не трогаем». — «Хорошо», — ответила та.
Павел звонил вечером, голос хриплый: «Ты что творишь?» Ольга сидела с чаем, ромашки пахли на столе: «Развожусь». Он кричал: «Из-за денег?!» — «Из-за лжи», — отрезала она. Он замолчал, буркнул: «Подумай». Она бросила трубку, легла спать, думала: «Подумала». Утром он пришел к ее двушке — стоял у двери, в куртке, что пахла бензином: «Вернись, я исправлюсь». Она варила кофе, ответила: «Ты двадцать лет исправлялся». Он сжал кулаки: «Ты злая». — «Справедливая», — сказала она. Он ушел, хлопнув дверью, что звенела в подъезде.
Суд был через месяц — в зале с облупленной краской, где пахло сыростью. Ольга сидела, смотрела на судью — мужчину лет шестидесяти, с седыми усами. Он листал бумаги, спрашивал: «Почему развод?» Она сказала: «Он жил на две семьи, скрывал». Павел возразил, голос дрожал: «Я для всех старался». Юрист Ольги — та женщина с усталыми глазами — показала фото: «Вот доказательства». Судья кивнул: «Решение позже». Ольга сидела, смотрела на Павла — глаза красные, руки сжимали стул. Ей было его жаль, но она знала — назад пути нет.
Через неделю развели. Ольга получила бумаги — половину его счетов, что копились годами, миллионы, что он прятал. Она сидела в своей двушке, смотрела на цифры, руки дрожали. Позвонила Павлу: «Все». Он буркнул: «Как хочешь». Она легла спать, впервые за годы уснула спокойно — подушка пахла лавандой, занавески шевелились от ветра. Ей снился дом — светлый, с цветами, где она пила чай одна.
Через два месяца Ольга наслаждалась жизнью. Купила машину — маленькую, красную, училась водить, смеялась, когда глохла на светофоре. Ездила в караоке с Леной и Светой, пела до хрипоты, ела суши, что пахли соевым соусом. Павел звонил: «Вернись». Она отвечала: «У меня своя семья — я». Он приходил с цветами — розами, что вяли в банке: «Ошибся». Она кивнула: «Живи с этим». Ксюша звонила: «Мам, прости, я была не права». Ольга улыбнулась: «Приезжай». Дочь приехала, они пили чай, смеялись над старыми фото. Ольга стояла у окна, смотрела на парк, думала: «Я дома». Это было ее время.
Пользуюсь сама, и вам советую присмотреться:
Реклама. Рекламодатель ООО Яндекс, ИНН 7736207543
Всем большое спасибо за лайки, комментарии и подписку) ❤️
