Я кивнула. А что я могла сказать? Стоит у порога с чемоданом, вся в улыбке, и уже успела в прихожей повесить свой плащ прямо на мою вешалку.— Конечно, заходи, располагайся.Я тогда ещё не знала, что это не «погостить». Что это — надолго. Очень надолго.
Сначала всё было более-менее. Она ходила по квартире с видом экскурсовода в музее все комментировала.
— Почему у тебя сковороды без крышек? Что так в ванной хлоркой воняет? Шторки пора постирать!
Я сглатывала раздражение и кивала. Ну ладно, человек пожилой, у всех свои привычки. Неделька — и всё. Но «неделька» прошла. Потом вторая.
И вдруг вечером я слышу, как она по телефону говорит дочке:
— Всё, квартиру продала. Деньги перевела. Вам нужнее. А у мне-то что — много не надо, поживу пока у них. У них ни детей, ни забот! Хоть сноху научу вести хозяйство, а то совсем квартиру запустила!
Продала. Квартиру. Отдала дочке. А к нам — «на недельку». И даже слова — ни мне, ни сыну.В ту ночь я почти не спала. В голове крутились её фразы:
«У Кристины сейчас сложно»,
«Им нужнее»,
«Дети»,
«Безработный муж» — и вся эта сладкая ложь, которой сестра мужа пыталась прикрыть откровенный эгоизм.
Наутро я все рассказала мужу и мы попытались поговорить со свекровью, что можно было бы оставить хоть часть денег себе. Хотя бы на аренду квартиры-студии, хоть где-нибудь. Но она сразу разрыдалась:
— Я не думала, что родной сын выгонит мать!
После этого муж замолчал. Он не из тех, кто умеет спорить с мамой. Он вообще уходит в сторону, когда между женщинами вспыхивает огонь. Только потупит взгляд и скажет:
— Потерпи, пожалуйста, ей и правда тяжело сейчас.
Ха. А мне, значит, легко?
— — —
Я всегда думала, что в анекдотах про свекровей есть преувеличение. Ну не может же взрослый человек с такой лёгкостью ломать чужую жизнь и называть это «заботой».
Прошла ещё неделя. Уже никто не говорил про «погостить». Свекровь окончательно обосновалась. Заняла половину шкафа. Ходила по дому в халате, как у себя. Расставляла на полках какие-то статуэтки, которые вытащила из чемодана. И всё чаще говорила «мы», когда речь заходила о быте.
— А мы, наверное, завтра в магазин сходим, да? Надо продукты пополнить. Я вот список уже написала — гречку нормальную, не ту, что ты покупаешь.
— А мы с Сашей решили, что пора в прихожей обои переклеить. Мрачные у вас, как в подвале. Кристина бы в жизни такие не повесила.
Она говорила это даже не как критика. А как инструкция. Потому что она уже здесь живёт.Всё, что я делала — было «не так»:
— Ты не так стираешь, вещи потом твёрдые.
— Почему полотенца не гладишь?
— У тебя кофе — как грязная вода. У Кристины — с ароматом.
— Зачем тебе работа до восьми вечера? Женщина должна быть дома.
— Почему ты не встаёшь с утра, чтобы приготовить Саше завтрак? Он работает, устает, а ты спишь, как сова. Я своему мужу всегда с утра жарила яичницу с беконом.
Я скрипела зубами, но молчала.
— Зачем ты покупаешь эти масла и скрабы? Пустая трата. Лучше бы мне плед купила — тут на диване дует.
Она жила за мой счёт, в моей квартире, и ещё возмущалась, что я слишком много работаю. Логика — железная.
А вечером — телефон в руках, лицо просветлённое:
— Кристинка, ну конечно! Я тебе докину. Ещё тысяч пять. Купите детям ботинки получше. Весна же. А у меня всё есть, не волнуйся. Тут всё своё.
И она продолжала делать мне замечания, пересматривала мои продукты, укладывала мои полотенца по-своему, жаловалась сыну, что я «вечно в телефоне» и «ничего не готовлю». А он молчал. Просто опускал глаза. Разговаривать с матерью он не умел. Или не хотел.
— — —
Иногда я мечтала, что свекровь выиграет в лотерею и снимет себе хоть комнату. Иногда — что я сама съеду. А иногда — что проснусь, и её просто не будет. Исчезла. Как в сериале: уехала на дачу и решила остаться там навсегда. Без драмы, без слёз. Просто ушла.
И всё же я не злая. Просто мне хочется вернуть тишину. Свой дом. Кухню на рассвете. Кота, который больше не поносит от колбасы. И мужа, который не прячется от меня и не ходит, будто у него камень на груди.
А муж…
Он начал опаздывать.
Он начал молчать.
Он просто почти… исчезал.
И ,наконец, до меня дошло:
Она не гость. Она поселилась. И уезжать не собирается.
И тогда я поняла: если я не заговорю, то исчезну и я. Останется только послушная, вежливая тень, которая уступает тапочки и выслушивает, как у чужой семьи всё правильно.
Вечером я позвала свекровь на кухню. Без ужина. Без улыбки. Просто сказала:
— У вас есть две недели, чтобы найти, где жить.
Она застыла, как будто её окатили холодной водой.
— Что ты такое говоришь? Я же не просто так пришла. Я Кристине помогла! У неё дети, муж… ну неудача, ну бывает. Ей тяжело! Я ради неё всё отдала! А ты теперь меня выгоняешь?
— Я вас не звала. У вас есть дочь, которой вы всё отдали. К ней и идите. У неё дети — вот пусть дети бабушку и приютят.
— Ты бы знала, как им тяжело! Как она устала! Она звонит, и у меня сердце разрывается! А ты… ты хочешь, чтобы я оказалась на улице?
— Вы не на улице. У вас есть пенсия, есть социальное жильё, есть дочь. А у меня есть только нервный тик от ваших «советов». Я не тваша дочь. Я вам не обязана.
— А мой сын? Он тоже тебя послушает?
Я посмотрела ей в глаза:
— Мой муж — взрослый человек. Он может сказать, что думает. Но я больше не буду жить в доме, где я — бесплатная прислуга с неправильным кофе.
Она рыдала. Театрально. Громко. С причитаниями: — Вот что я за мать, что мне теперь никто не нужен! Никому! Отдала всё — и осталась одна…
А я молчала. Просто смотрела, как эта женщина, которая каждый день рассказывала мне, как я живу неправильно, впервые столкнулась с тем, что не всё ей позволено.
— Мария Андреевна,это моя квартира. И вам здесь же неуютно — вы сами говорили, диван неудобный, дует, и с едой “всё не то”. Вам бы лучше где-то поспокойнее. И к внукам ближе.
Она ушла звонить Кристине. Та в шоке. Не готова брать. Но, похоже, придётся.— Не моя проблема.Впервые за два месяца я сварила кофе и не услышала в ответ:
— «Фу, у тебя горький, как у Кристины вкусный был…»Просто тишина.
А я впервые за два месяца села на кухне в тишине. Сделала кофе. Горький, с корицей — мой, неправильный, но любимый.
И подумала: «Нет, я не плохая. Просто я больше не даю о себя вытирать ноги. И если это называется «бесчувственная сноха» — пусть так. Зато я — снова человек. И у себя дома.» И тёплая кружка в руках.
И место в жизни, которое снова стало моим.
