— Опять задерживаешься, Николай? Время позднее. — В голосе Людмилы звучала натянутая сдержанность, хотя внутри все кипело. — Каждый раз одно и то же, за тридцать два года! Просто задержался. У Виктора крыша течет, помогал чинить. — Николай скинул сапоги, небрежно бросил куртку и недовольно посмотрел на жену. — Что ты постоянно ищешь у меня в телефоне? Мне уже шестьдесят два, а не шестнадцать! Людмила медленно вытерла руки о цветастый фартук, замерла взглядом на остывших радиаторах. — Я не ищу. Просто ты отдалился… — прошептала она, опустив голову. — Люд, ну хватит! — Николай повысил голос. — Я устал! Пенсию оформляю, за квартиру плачу… Что-то не устраивает? Уходи! На миг повисла тишина — за окном шумел дождь, с крыши капало, из телевизора громко вещала программа. Это был их дом — и их общая беда. — Как хочешь, Коля… — выдавила Людмила. — Сегодня решу окончательно. — Что ты опять задумала? — усмехнулся Николай, не глядя на нее. — Сделаю последнее, что должна была сделать для тебя. Он не услышал — уже скрылся в ванной. Дверь захлопнулась, и дом наполнился тягостной тишиной. Людмила стояла в полумраке кухни, звуки дождя словно нашептывали ей истории, которые она знала наизусть. Она смотрела в окно, где в серой луже отражалось хмурое небо — словно зеркало ее жизни. Сон не приходил; сердце болело, как ноющий зуб — тихо, но мучительно. Сколько раз она видела, как он украдкой смотрит в телефон? Сколько забытых дат, сколько отчужденных разговоров? Она понимала — у него кто-то есть. Возможно, и не одна. Сначала пыталась выяснить, подшучивала, проверяла рубашки на следы помады (в шестьдесят один это казалось глупым занятием). Потом махнула рукой. Смирилась. Иногда соседки говорили: — Людмила Альбертовна, зачем вы все это терпите? — А что мне остается, девочки? — отвечала она и слабо улыбалась, словно это было забавно. Николай уходил почти каждый вечер. Возвращался поздно. Иногда от него пахло табаком, лосьоном и чем-то сладким, чужим, будто духами из молодости. С годами пропало желание скандалить. Но боль становилась все сильнее — как заноза, которую не вытащить. — Двадцать лет ты это терпишь, Люда, — говорила ей сестра Валя, приезжая из Тульской области. — Он тебе еще с Шаповаловой изменял? — Семь лет, Валя, — поправляла Людмила, — с ней, потом с другой… С третьей, наверное. Где-то вычитала, что мужья к старости умнеют. Но это не про нас… Они пили чай с лавандой у окна. — И что ты собираешься делать? — Не знаю… Может, пора поставить точку. Не хочется остаться одной, в пустоте, понимаешь? — и Людмила вдруг закашлялась так сильно, что Валя испугалась: — Только не вздумай ложиться в больницу! — Не пойду. Устала я, Валя… — Ты только держись. Но Людмила сдавалась каждую ночь. Утром развешивала белье, вечером мыла пол — и все казалось бессмысленным. Даже внуки приезжали редко — и то, с виноватым видом. “Бабушка, а где дедушка?” — спрашивали они чаще, чем “как ты живешь?”. А Николай… Он даже не скрывался. В свои шестьдесят два он все еще работал на заводе — совмещал пенсию и подработки. Для детей он был хорошим отцом, для окружающих — приветливым соседом. А про жену будто забыл, вычеркнул ее из жизни. Почему так вышло? Почему нельзя просто разойтись, раз они стали друг другу чужими… Но из трехкомнатной квартиры, купленной в ипотеку, ей некуда было уходить: жилье поделено поровну, да и все вокруг — свои. “Уйти или остаться — что страшнее?” — думала она перед сном. Почти каждый вечер, когда часы показывали девять, Людмила слышала: — Я у Витьки на даче, не жди. Она заметила, что у Николая появились новые рубашки, красивый кошелек, дорогой телефон. Он объяснял: — Маша с работы подарила на день рождения. Людмила знала — Маше едва сорок, и она давно замужем. Горечь стояла у нее в горле: — Двадцать лет нашей свадьбы было в октябре, Коля. — У всех юбилеи. Мне работа надоела — если бы не пенсия, давно бы уволился. Прошла еще неделя. Поздно ночью, когда в прихожей щелкнул замок, Людмила уже спала на диване — Николай не спал с ней почти год. — Где Светка? — сухо спросил он утром. — Светлана не приедет. Она в отпуске, — ответила Людмила. — Опять начнешь пилить? Ты вечно недовольна, Людмила. — Я больше не буду, Коля. С меня хватит. За завтраком она впервые за долгое время не положила мужу сахар в чай. Он пробурчал: — Совсем обо мне забыла… — А ты обо мне помнишь? — тихо спросила жена. Он промолчал. В тот день Людмила позвонила нотариусу. Около часа она объясняла: — Я хочу составить завещание. Все по закону детям — но так, чтобы ничего не досталось никому, кроме… внуков. — Это возможно, — ответил нотариус. — Вам шестьдесят один год? — Да. И я больше никому не доверяю. — Простите, что вы задумали? — Я решила уйти навсегда. Но… не ушла. Сердце не отпускало — ни обида, ни злость, ни усталость. Прошел еще месяц. Однажды, нахмурившись, Коля спросил: — Люда, на что ты живешь? Кто тебе цветы дарит? — Никто. Но однажды подарят. — Только попробуй! — Он повысил голос, и впервые за много лет в его голосе послышалась ревность. — А что, Коля? — впервые Людмила не испугалась. — Семь лет ты живешь как хочешь. И теперь ревнуешь? Он сел за стол, стиснув зубы. Под вечер Людмила пошла к соседке Рите — та недавно перенесла операцию, и ей нужна была помощь. — Люд, а если бы можно было все начать сначала — ты бы еще раз вышла замуж? — Нет, Риточка. Лучше одной. Они смеялись, пили чай, болтали, а у Людмилы сердце ныло — словно вот-вот разорвется. — Рит, знаешь, что я придумала? — Что? — Я сделаю то, чего Коля никогда не ожидает… — Да ты что! — Увидишь. Рита кивнула, но подумала: “Господи, лишь бы не натворила глупостей…” На следующее утро Людмила действовала словно машина. Она пошла в банк и сняла все деньги, которые откладывала с пенсии за последние пять лет — понемногу, чтобы Николай не заметил. То экономила на лекарствах, то не покупала новое платье к Пасхе, то отказывалась от путевки в санаторий. За пять лет накопилось 213 тысяч рублей, плюс немного мелочи. Вернувшись домой, она достала чемодан. Разложила перед собой паспорт, свидетельства о рождении детей и внуков, брачный договор, документы на квартиру. Сердце бешено колотилось. — Люд, ты куда собралась? — Николай вошел неожиданно тихо.
— Собираюсь навестить сестру в Туле, — произнесла Людмила, отводя взгляд. — Да брось ты, я же вижу – если ты уходишь из дома, значит, что-то случилось серьёзное. Впервые она смотрела ему прямо в глаза, не испытывая страха. — Николай, я знаю о твоей жизни. И уже давно. — Что, ревнуешь к старой кошелке? — попытался пошутить муж, но его голос дрогнул. — Тридцать два года я с тобой прожила. И семь из них я для тебя словно пустое место была. — Ну хватит, Люда… — Не лги мне. Я тоже умею. Думал, я не смогу без тебя? Ошибаешься. Она села напротив него, на кухонный стул рядом, с трудом выдохнула. — Свою часть квартиры я переписала на внуков. Без права проживания для кого-либо, кроме них. И все деньги – тоже для них. Ты ничего не получишь, — произнесла она глухо, но твердо. Лицо Николая побагровело, он судорожно вдохнул. — Ты что, с ума сошла? Людмила, нам же жить надо, у меня два кредита! — Ты – со своими женщинами. А я – для себя. Ты мне мои годы не вернёшь. Он вскочил и попытался схватить её за руку. — Ты что, издеваешься? — Семь лет ты издевался надо мной, Коля. Теперь моя очередь. — Ты не имеешь права! Я тебя терпел, я зарабатывал, я – муж! — Уже нет, — ответила Людмила. В этот момент в кухню вошли их дочь с зятем. Они услышали последние слова. — Мама?! — Всё, дети. Я своё решение приняла. — Да на что ты жить будешь? — выпалил Коля. — Где твоя пенсия, где твои «подруги», кто тебя будет кормить? Людмила вдруг спокойно рассмеялась. — Ничего, Коля. Я больше не хочу ни ждать, ни терпеть, ни подозревать. Каждый должен сам расплачиваться за свои ошибки. Сердце в её груди бешено колотилось, и она ощутила странное сочетание пустоты и легкости. Она никогда не была по-настоящему одна. Даже когда он уходил к другим – он возвращался к ней. Теперь всё изменилось. Теперь всё зависело только от неё. Ближе к вечеру, когда за окном уже стемнело, Людмила медленно и молча складывала оставшиеся вещи в сумку. У порога она обернулась на секунду и посмотрела на мужа и притихших детей. — Не прощаю тебя, Коля. И не прощу. Отныне ты сам себе хозяин. — Куда ты идёшь? — тихо спросила дочь. — Пока не знаю. Но подальше отсюда. Она закрыла дверь. Николай стоял, не двигаясь, его глаза были полны тревоги и страха. Дочь и зять молчали. Никто не крикнул ей вслед – наверное, они думали, что это всего лишь очередная женская обида и что она скоро вернется. И только кошка у двери тихо мяукнула, почувствовав разрыв. В тот же вечер Коля позвонил Маше – той самой «из отдела», которая якобы подарила ему портмоне. — Машка, привет. Слушай, у меня тут проблемы. Можешь приехать? — Коль, извини, у меня сейчас нет времени. У тебя же есть семья, жена – вот и проси у неё. Впервые за много лет Коля услышал в её голосе холод и равнодушие. Он сел на кровать и обхватил голову руками. Он не ожидал такого даже от самой жизни. А Людмила, оставшись одна на вокзале – среди чужих чемоданов, неудобных скамеек и незнакомых голосов, – не почувствовала ни радости, ни облегчения. Только усталость. Была осень. Дождь, холодный и затяжной, лил на землю, словно насмехаясь над всем, что она пережила. Она украдкой вытерла слезу и поняла, что место её боли ничем не заполнилось. Пустота разлилась медленно и широко, как остывший чай в чашке. Так закончились их тридцать два года совместной жизни. Каждый остался при своем. И у каждого – внутри зияющая рана. Месть Людмилы удалась. Но принесла ли она ей облегчение? Людмила поселилась у своей сестры Вали – в маленьком домике на окраине Тулы, где из окна были видны только старые ветлы, покосившийся сарай и свежая могила соседской собаки. Здесь, среди запаха варенья, аптечных пузырьков и постоянно кипящей на плите каши, она впервые за тридцать лет жила не для кого-то, а только для себя. Первую неделю Валя не отходила от неё ни на шаг, поила горячим молоком с медом и уговаривала: — Ну, Люд, надо тебе взять себя в руки. Ты же сильная, черт тебя побери! Людмила молчала. По ночам она лежала на продавленном матрасе, слушала, как старые часы отсчитывают время, и не могла найти покоя. Она смотрела в потолок, считала трещины, а перед глазами снова и снова вставали обиды на Николая, его спина в дверях, его звонок, который теперь молчал. Дети позвонили один раз. — Мам, прости, мы не знали, как тебе тяжело… Ты вернёшься? — Нет, — ответила она глухо, — мне здесь спокойно. Но спокойно не было. Ни одного дня. Через неделю Людмила попыталась написать дочери длинное письмо – о том, как она хотела жить для себя, как устала быть невидимой в семье, как ненавидела каждое возвращение мужа и своё собственное бессилие что-либо изменить. Но её рука дрогнула, и письмо, исписанное слезами, полетело в корзину. Людмила не могла работать: здоровье подводило, суставы болели от старых травм, а в голове постоянно звенело: «Что теперь? Для кого всё это?» Пенсии Вали хватало на жизнь, но казалось, что всё, что она накопила за годы страха, унижения и бережливости – оказалось никому не нужно. Всё досталось детям, как она и обещала. Она осталась «при себе» – и при своей боли. Николай звонил дважды. — Люда, что с тобой? Вернись, давай всё вернём, как было. — Не будет «как было», Коля. Уже никогда. Он тяжело дышал в трубку, тяжело молчал. А потом и вовсе перестал звонить. В их родной квартире воцарилась пустота. Дети заехали лишь раз – проверить, не сломалось ли что-нибудь. Николай всё чаще сидел на кухне в одиночестве и разговаривал с кошкой – которую когда-то ненавидел, а теперь благодарил за то, что хоть кто-то рядом. Через два месяца пришла зима. Людмила вставала позже обычного и всё реже плакала. Боль не уходила – она просто глухо затаилась под ребрами, как вечный упрек самой себе: «Вот и живи теперь одна». Перед Новым годом Валя устроила семейную елку. Приехали дети, внуки Людмилы и даже сам Коля – угрюмый, осунувшийся и похудевший за эти месяцы. Валя подошла к Люде: — Может, поговоришь с ним? Вдруг простите друг друга… Людмила посмотрела на Николая – чужого, уставшего и растерянного. Он подошёл к ней ближе, взял за руку и тихо сказал: — Прости меня, если сможешь… — Я не могу, — ответила она. — Уже слишком поздно. Он отвернулся и больше не пытался заговорить. Всю ночь Людмила не спала. На душе было тяжело, словно она провинилась перед самой жизнью. Она вспоминала слова Маши, коллег, Риты, сестры – все советовали ей жить «для себя», «отомстить», «выбросить его из памяти». Она так и сделала – вычеркнула Николая, вычеркнула прежнюю себя. Но легче не стало. Наоборот, пустота разлилась ещё сильнее. Год закончился, и начался новый. Людмила так и не вернулась домой. Дети жили своей жизнью. Николай много пил, угасал и с головой ушёл во взаимные обвинения – себя и жены. Он не нашёл ни любви, ни дружбы, ни заботы в чужих руках. Людмила постепенно превратилась в тень в доме своей сестры. Она всё реже выходила из комнаты и всё тише отвечала на чужие голоса. Валя потихоньку привыкла, что сестра почти не плачет. Теперь Людмила просто смотрела в одну точку, переживая свою боль заново – день за днём, без надежды на перемены. Вот и вышло – месть удалась, но никого не сделала счастливым. Семья распалась, боль никуда не делась. Осталась только пустота… и печаль от того, что слишком долго терпела и слишком поздно решилась. Иногда время назад не вернёшь – как ни старайся.
