Дым от мангала висел над дачей плотной завесой, словно пытаясь скрыть накаляющуюся атмосферу. Марина, зажав в руке щипцы для углей, смотрела, как из старой «Лады» выгружается уже пятый по счету родственник мужа. В руках — все тот же клетчатый пакет из ближайшего супермаркета. «Опять торт», — мысленно выдохнула она, чувствуя, как под ногтями впивается металл.
— Коля, встречай гостей! — крикнула она так сладко, что Николай, чинивший кран на веранде, вздрогнул. Он знал этот тон. Этот тон предвещал ад.
Родня, как всегда, рассаживалась с видом королевской свиты. Тетя Люда, вечно жалующаяся на почки, дядя Витя с бутылкой домашнего вина (которое, как выяснилось в прошлый раз, было куплено у метро.
— Мариш, а шашлычок скоро? — тетя Люда щелкнула ножницами по пакету с тортом «Прага».
— У меня, знаешь, желудок с утра пустой…
— Давно уже пора! — подхватил Сергей, облизывая губы. — У тебя, Марина, мясо — пальчики оближешь. Мы ж специально голодные приехали!
Марина стиснула зубы. Они всегда приезжали голодными. Как будто неделю не ели. Как будто её шашлык — единственная пища в радиусе ста километров. Николай, словно пытаясь задобрить богов, достал из шкафа запыленную бутылку коньяка.
— Ну, раз уж собрались… Под хорошее мясо и коньячок найдется! — он хлопнул дядю Витю по плечу, избегая взгляда жены.
Родня оживилась. Бутылка застрекотала по стаканам, мясо с шипением ложилось на тарелки. Они ели жадно, словно боялись, что еда исчезнет. Тетя Люда причмокивала, обгладывая кость: «Мариш, ты просто волшебница!» Дядя Витя, наливая себе третью стопку, бубнил: «Вот это жизнь!»
А Марина стояла у мангала, наблюдая, как тает грудка, которую она мариновала три часа. Как исчезает коньяк, купленный на их с Николаем юбилей. Как их «семья» уминает за обе щеки её труд, её деньги, её терпение.
— Может, и тортик ваш попробую? — вдруг едко бросила она, хватая со стола нераспечатанную «Прагу». (продолжение в статье)
— Даешь мне пятьдесят тысяч в месяц и живешь спокойно, — услышала дочь от матери, — иначе я на тебя бандитов натравлю. Пожалеешь… — Конечно, по гроб жизни ты мне обязана, — рявкнула Валентина Антоновна, — будешь платить, никуда не денешься. Дорогая, я тебя в покое не оставлю! Дочь ты мне или кто? Решай финансовый вопрос скорее. Даешь мне денежки и живешь со своим старичком спокойно. Пусть зятек раскошелится! Пусть платит за то, что доступ к телу молодому имеет!
***
Ладу разбудил звонок. Она открыла глаза и поморщилась. На экране высвечивалось: «Мать». Лада вздохнула и бросила телефон на тумбочку. Брать трубку не хотелось совершенно — она прекрасно знала, с какой целью трезвонит ей маменька. Если не взять трубку, звонки ей будут поступать на протяжении как минимум суток — и днем, и ночью. Проще уж ответить. — Да. Говори. В ответ раздался грубоватый, недовольный голос Валентины Антоновны: — Лада, ты что, спишь еще? Уже одиннадцатый час! Ты когда мне деньги пришлешь? Я долго упрашивать буду? Или людей к тебе прислать? Лада села в кровати, подтянув одеяло к подбородку. Опять начинается. — Мам, мы же с тобой разговаривали на эту тему, — устало ответила она, — не будет денег. Я не обязана тебя содержать. — Ах, не обязана?! — в голосе матери засквозило возмущение, — это я тебя родила, растила, ночей не спала, а теперь я, значит, тебе никто? Ты даже родной матери помочь не хочешь?! — Ты вымогательство помощью называешь? — Лада попыталась говорить спокойно, хотя внутри все закипало, — не получишь ничего. У тебя есть муж, пусть он тебя обеспечивает. — Гена?! — Валентина Антоновна фыркнула, — Гена сейчас временно не работает. Сидит дома, книжки читает! Ему, видите ли, творческий отпуск нужен! А я что, траву должна есть?! — Я же не виновата, что у Геннадия Борисовича такой подход к жизни, — съехидничала Лада,— может, ему стоит поискать работу? — Легко тебе говорить! — Валентина Антоновна перешла на крик, — ты, наверное, купаешься в деньгах! Живешь в своем доме у моря, про мать совсем забыла! Неблагодарная ты дочь, Ладка! Совести у тебя нет! Лада не выдержала. — Я не собираюсь это слушать. Исчезни из моей жизни, сделай одолжение. Слышать тебя больше никогда не хочу! — А что, правду слушать неприятно?! — заорала Валентина Антоновна, — ты даже не представляешь, как нам тяжело! Хоть бы раз поинтересовалась, как мы живем! Переводи мне пятьдесят тысяч! Сейчас же! Или я на тебя бандюков натравлю! — Вперед и с песней. Я теперь все разговоры записываю, в следующий раз заявление забирать не буду. Отправишься в то место, где тебя кормить за казенный счет будут! — Ах, вот как! — Валентина Антоновна задыхалась от гнева, — значит, мать тебе мешает? Хорошо, Лада! Я запомню это! Бог тебе судья! Лада, не говоря ни слова, нажала на кнопку отбоя. В трубке повисла тишина, прерываемая лишь легким гулом. Она откинулась на подушку, закрыв глаза. Чувствовала себя опустошенной и разбитой. С одной стороны, ее мучила совесть. Все-таки мать. А с другой… Это же чистой воды шантаж! Мать ей угрожает, она на нее давит. Она, грубо говоря, пытается ее «на счетчик поставить». — Господи, как в девяностые попала, — подумала Лада, — когда она меня в покое оставит? В голове крутились обрывки разговора. «Неблагодарная дочь… Совести нет… Бандитов натравлю…» Лада сжала кулаки. Она работала как проклятая, чтобы обеспечить себе достойную жизнь, раньше помогала матери, когда была возможность. Но этого всегда было мало. Валентина Антоновна всегда находила повод для недовольства, для упреков, для вытягивания денег. В дверь постучали. Лада вздрогнула. — Да? — спросила она. — Лада, это я, — послышался приглушенный голос мужа, Андрея, — все в порядке? Я слышал, ты кричала… Лада выдохнула. — Да, все нормально, — ответила она, — просто мать звонила. Андрей приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Он увидел заплаканное лицо Лады и обеспокоенно нахмурился. — Что случилось? Лада махнула рукой. — Да ничего особенного. Опять деньги просила. Вернее, требовала. Андрей вошел в комнату и сел на край кровати. — Лада, ты же знаешь, что я думаю по этому поводу, — мягко сказал он, — ты не обязана ее содержать. Тем более, когда она ведет себя так по-хамски. Лада посмотрела на мужа благодарным взглядом. — Я знаю, — прошептала она, — но мне все равно не по себе. Чувствую себя виноватой. — Не чувствуй, — Андрей обнял ее за плечи, — ты хорошая дочь. Ты делаешь все, что в твоих силах. Пусть спасибо скажет, что не посадили. Она и так дров наломала. Лада прижалась к мужу — его поддержка была ей сейчас необходима. — Спасибо, — прошептала она, — я люблю тебя. — И я тебя, — ответил Андрей, — а теперь давай вставай. Пойдем позавтракаем. И забудь обо всем этом. (продолжение в статье)
— Мам, а почему Павлику квартира от дедушки, а мне ничего? — Маша смотрела на мать, пытаясь скрыть дрожь в голосе.
— Доченька, ну ты же понимаешь, сыну нужнее, — Елена Семеновна методично нарезала овощи, не поднимая глаз. — Мужчине важно иметь свое жилье, чтобы семью создавать. А ты замуж выйдешь, муж обеспечит.
Маша замолчала, сдерживая рвущиеся наружу слова. В свои тридцать два она уже давно замужем, но они с Романом так и живут на съемных квартирах, перебиваясь от зарплаты до зарплаты. А теперь и последняя надежда растаяла — дедушкина квартира отойдет брату.
Детство у Маши было обычным — для девочки из семьи постсоветского периода. Родители старались, как могли. Отец работал инженером на заводе, мать — бухгалтером в той же конторе. Когда родился Павлик, ему было три года. Он рос шумным, требовательным, всегда получал то, что хотел. Маша же училась быть "хорошей девочкой" — не просить лишнего, помогать маме, уступать брату.
— Машенька, отдай машинку Павлику, ему поиграть хочется, — говорила мама, когда брат отбирал у неё игрушки.
— Маша, уступи Павлику место, ему удобнее у окна сидеть, — это уже в поезде по дороге к морю.
Шли годы, но мало что менялось. Брату покупали компьютер — «для учебы», хотя учился он так себе. Когда Маша просила ролики, ей объясняли, что «денег в семье не хватает». Почему-то на новые кроссовки Павлику деньги всегда находились.
Маша не затаила обиду, просто принимала как должное — у родителей такой взгляд на мир. Мужчине важнее, мужчине нужнее. Она училась на отлично, поступила в архитектурный, мечтала создавать красивые дома для людей. Родители хвалили, но как-то вскользь. Зато когда Павел, с трудом окончив школу, всё-таки пошёл в технический вуз на программиста, восторгам не было конца.
— Наш Павлуша пошел в отца, технический склад ума! — гордо объявляла мать гостям, будто архитектура — это что-то исключительно гуманитарное, не требующее пространственного мышления и математических расчетов.
В 2010 году, когда Маша заканчивала институт, произошло два важных события: она встретила Романа и умер дедушка — отец Елены Семеновны. После его смерти осталась однокомнатная квартира в хрущевке на окраине города. Не бог весть что, но своя жилплощадь.
— Конечно, квартиру мы Павлу отдадим, — сказала мать, когда они с отцом вернулись с похорон. — Ему скоро жениться, нужно где-то жить молодой семье.
Маша промолчала, хотя у Павла тогда даже девушки постоянной не было. Перспектива женитьбы маячила скорее у нее — с Романом они встречались уже полгода и всё было серьезно.
В 2012 году Маша и Роман поженились. Свадьба была скромной, в основном на деньги, которые молодые сами накопили. Снимали однушку в новостройке на окраине. Роман работал в банке экономистом, Маша устроилась в небольшое архитектурное бюро. Денег хватало на жизнь, но на собственное жилье скопить не получалось — цены росли быстрее, чем их накопления.
— А может, вам ипотеку взять? — предложила как-то Елена Семеновна, заехав в гости. — Мы бы помогли с первым взносом.
Роман загорелся идеей, Маша была осторожнее.
— Мам, вы правда поможете? — переспросила она. — Это же большие деньги.
— Ну конечно, доченька. Мы с отцом копим, хотим вам с Павликом помочь. Всё поровну разделим.
В тот вечер, когда мать уехала, они с Романом долго обсуждали перспективы. Роман считал, что нужно брать ипотеку как можно скорее, пока родители настроены помогать.
— Знаешь, — вдруг сказала Маша, отставляя чашку с чаем, — боюсь, что когда дойдет до дела, всё будет не так радужно.
— Ты о чем? — не понял муж.
— О помощи родителей. У меня такое ощущение, что если Павлу понадобится помощь одновременно со мной, выберут его.
— Брось, Машка, они же обещали.
Роман всегда был оптимистом. Не верил в плохое, не готовился к худшему. Это подкупало в нем, но иногда раздражало. (продолжение в статье)
