Иван Петрович сидел на кухне, считая разложенные на столе купюры. Ветер за окном выл, как голодный зверь, а он шептал, будто молитву:
— Тридцать тысяч… Еще три месяца — и наберем.
— На шампанское хватит? — Марина, его жена, помешивала кастрюлю с супом. Ее руки, покрытые веснушками и морщинами, дрожали от усталости.
— Хватит на одну бутылку. Но осетрину возьмем. Ты же мечтала…
— Мечтала, — она улыбнулась грустно. — Помнишь, на свадьбе у генеральской дочки ели? Казалось, небо во рту…
— Будет и у нас небо, — Иван взял ее руку. — Сорок лет — только раз в жизни.
Они копили, отказывая себе во всем: Марина штопала старые платья, Иван ходил пешком на работу, хотя ноги болели. Даже электричество экономили — вечерами сидели при свечах, смеясь, что романтика вернулась. Но в глубине души Марина боялась: А вдруг гости не оценят? Вдруг осетрина подгорит? Первой пришла тетя Глаша, соседка снизу, в платье, сшитом из занавесок.
— На, — сунула Марине банку мутных огурцов. — Сама солила. Только не вздумай выбрасывать — второй раз не подарю!
— Спасибо, — Марина заставила себя улыбнуться. Глаша всегда дарила огурцы. И всегда они были пересолены.
За ней потянулись остальные: двоюродный брат Николай с бутылкой самодельной наливки («Дешево и сердито!»), подруга Валентина с тортом, украшенным кривой надписью «40 лет», соседи — пенсионерка Марфа и ее глуховатый муж Степан. Все говорили громко, перебивая друг друга, словно боялись тишины.
— А Люся будет? — спросила Валентина, разворачивая салфетки.
— Надеюсь, нет, — буркнула Марина.
— Ой, ты ее все еще не перевариваешь? — Валентина засмеялась. — Помнишь, как она на твоей свадьбе цыганочку танцевала с твоим отцом?
— Помню, — Марина сжала губы. — Отец потом месяц ходил красный.
Люся — сестра покойной матери Марины. Вечная насмешница, королева опозданий и «неудобных» подарков. На крестины Коли она подарила игрушечный танк со словами: «Пусть растет защитником!». А когда у Ивана случился инфаркт, притащила в больницу пудовую гирю с надписью: — «Для оптимизма!».
Тетя Люся ворвалась, когда торт уже резали, а Николай рассказывал анекдот про Штирлица.
— Всем чмок в эту дырявую жизнь! — громыхал ее голос из прихожей. Дверь распахнулась, и в комнату вкатилось розовое облако блесток и пышных форм.
Люся, в платье, которое могло бы ослепить даже слепого, расцеловала всех подряд, оставляя на щеках алые следы.
— Ваня, дорогой! — Она схватила Ивана за щеки. — Ты как тот гриб на ножке — старый, но крепкий!
— Спасибо, Людмила Степановна, — Иван покраснел.
— Кума! — крикнула она. — Ну-ка, где виновники? — Она уселась за стол, отодвинув тарелку Валентины. — О, осетрина! Вы что, в долг влезли?
Тишина. Марина встала, опираясь на стол.
— Мы копили год, — сказала она тихо. — Без долгов.
— Молодцы! — Люся хлопнула в ладоши. — Значит, можно брать добавку!
Гости зашевелились. Валентина ехидно улыбнулась:
— А где твой подарок, Люсенька? Или опять «подарок — мое присутствие»?
— Валя, — Иван предупредительно поднял руку, но Люся уже вскочила.
— А ты как думаешь? — Она достала из сумки воздушный шарик, лопнула его со смехом. — Вот! Звук аплодисментов!
Дети засмеялись, взрослые переглянулись. Марина села, чувствуя, как подступают слезы. Всегда так. Всегда у неё такие шутки.
После ужина Иван взял гармошку. Люся, схватив за руку Колю и тетю Глашу, пустилась в пляс.
— Эх, развернись, душа! — кричала она, кружась так, что подсвечники дрожали. — Марина, давай с нами!
— Нет, — Марина отвернулась.
— Ой, бука! — Люся подскочила к ней. — Помнишь, как мы в детстве на сарае танцевали? Ты тогда платье порвала и ревела три дня!
— Помню, — Марина стиснула зубы. — А потом ты сказала, что это «мода новая».
— И все соседи поверили! — Люся захохотала. — Ладно, не кисни. Дай я тебя развеселю…
Но веселье длилось недолго. Когда гости стали расходиться, Люся вдруг вытащила из кармана своей дублёнки пакет и начала методично собирать еду.
— Ты что делаешь?! — ахнула Валентина.
— Сувениры, — Люся положила в пакет пирожок. — У меня кот Барсик обожает вашу гостинцы.
— Это же наши остатки! — Марина вскочила. — Мы неделю будем доедать!
— Ой, не притворяйся, — Люся сунула в пакет кусок осетрины и только начатую банку икры. — Ты же ненавидишь разогретую еду. Помнишь, как после поминок тетки Паши…
— Выйди, — Марина указала на дверь. — Просто… выйди.
Люся замерла. Впервые за вечер ее лицо стало серьезным.
— Хорошо, — сказала она тихо. — Прости, если что…
Утром Марина нашла в холодильнике записку рядом с лимоном: «Проверь микроволновку». Внутри лежала кукла-гармонист с надписью: «Ваня в 25 лет. Небось, забыл, каким красавцем был?»
Рядом — конверт с деньгами. Сумма, равная стоимости осетрины, пирожков… и плюс пять тысяч под запиской: «На электричество. Чтобы не сидели в темноте».
Иван вошел, неся сумку Люси, забытую у двери. Внутри — баночка варенья и фотография: молодая Люся с Мариной на сарае, в порванных платьях, смеющиеся.
— Может, позвоним ей? — сказал Иван.
Марина прижала фото к груди.
— Да. Скажи… скажи, что пирожки она все-таки забыла взять.
Опять гулянка. Несколько лет спустя…
На пятидесятилетие Люся пришла первой. В сумке — гигантский торт в форме гармошки.
— Держите, пока я не передумала! — крикнула она. — А пирожки спрятали?
— В сейфе, — подмигнул Иван.
И когда Люся начала танцевать, Марина вдруг встала рядом.
— Научи, — сказала она. — Той цыганочки… как на сарае.
Их смех смешался с музыкой, а пирожки на столе дожидались своего часа. Ведь жизнь, как и осетрина, иногда горчит. Но если добавить щепотку безумия — становится пиром для души.
