— А может, я просто устала быть «своей», — Виктория поставила сумку на пол, сняла кроссовки и села. — Я себе не покупаю кофе на вынос. Не хожу по салонам. У меня в телефоне приложение со скидками на бензин. И эта машина — единственное, что я себе позволила за пять лет. Потому что я хотела быть самостоятельной. А не пешкой в семье, где всё — общее, а «общее» почему-то всегда моё.
Алексей помолчал. Потом встал, будто бы за чаем, но больше — чтобы выйти из-под обстрела.
— Алексей, — обратилась к нему Виктория, — скажи прямо. Ты хочешь, чтобы я отдала машину твоему брату?
— Ну… Это бы помогло. Маме спокойнее было бы. Он бы на работу нашёл, может…
— Понятно, — кивнула она. — Тогда скажи честно, ты вообще когда-нибудь встал на мою сторону?
— Ты всё усложняешь, — буркнул он.
Ольга Петровна тут же вскинулась:
— Вот из-за таких, как ты, семьи рушатся! Всё по себе меряешь! Смотришь, что кому выгодно. А где душа, где сострадание?
— Душа, Ольга Петровна, у меня в салоне лежит. Спит. А сострадание — на техосмотре. У меня сейчас один вопрос: кто следующий предложит мне «подарить» своё?
Лишь тикали часы и бурчал холодильник. Виктория встала, прошла в ванную, умылась и, глядя на своё отражение, вдруг поняла — она больше не злая. Она устала. Просто устала быть «удобной». Утром Виктория встала раньше всех. Поставила чайник, заварила кофе и села у окна. Тьма за окном ещё не рассеялась, только фонари с улицы лениво мигали в лужах. Было тихо. Слишком тихо, как перед бурей.
В голове крутились слова свекрови. «Чужая». Слово липкое, как клей. И не смывается ни кофе, ни душем, ни разговорами с подругой. Просто живёт теперь с тобой. Спит под боком. Сидит рядом на кухне.
— Ты не спишь? — Алексей выглянул из комнаты, взъерошенный, в майке с пятном от кетчупа. — Чего не в клинике?
— Я взяла день отгул, — ровно сказала Виктория. — Мне надо подумать.
— Опять с этой машины?
— Нет. Не с машины. С нас.
Алексей замер. Потом нехотя подошёл, сел напротив. Посмотрел, как она аккуратно помешивает кофе.
— Я, может, и не говорил, но… Ты права, наверное. Игорь лопух. Он и резюме толком не напишет, не то что на работу устроится. Просто мама…
— Просто мама считает, что я тут временно. Что всё, что я заработала — это «в семье». Что у меня не может быть своего.
— Да это она так… Говорит. А по сути — она добрая. Помогает.
— Она не помогает. Она живёт с нами третий год. И каждый день делает вид, что это я — гость в собственном доме. Что я должна.
— Ну ты же знала, что она с нами будет…
— Нет, Алексей. Я знала, что ты будешь со мной. А не с ней против меня.
Он отвернулся, уставился в окно.
— Ты же понимаешь, она одна. Ей тяжело. А Игорь — дурак, да. Но мама за него переживает.
— А за меня никто не переживает? — вдруг голос у Виктории сорвался. — За то, что я работаю с температурой, лечу зубы пьяным идиотам, которые хватают меня за руки. За то, что я одна тяну всё. За то, что я ночами просыпаюсь от боли в спине? Кто за меня переживает, Алексей?
