Она испугалась. Примчалась на такси. Он сидел в холле офиса, сгорбленный. В руках — бутылка воды, трясущиеся пальцы. Бледный, как полотно.
— Что случилось? — прошептала она, садясь рядом.
Он посмотрел на неё — и вдруг заплакал. Не сдержанно. А по-настоящему. Со всхлипами, с мокрыми щеками, с губами, прикушенными от боли.
— Я не могу больше. Я не вывожу. Всё рушится. Я плохой сын, плохой сотрудник… Я не знаю, кто я вообще. У меня всё разваливается, Ира…
Она молчала. Не потому, что не знала, что сказать. А потому что впервые он говорил так, как всегда говорила она. Без фильтров. Без брони.
Впервые он показал, что тоже человек. Не железо. Не броня. Не выдержка. А просто человек, уставший тащить всё в себе.
Я не сказала «я же говорила»
Они сидели молча минут сорок. Люди проходили мимо, смотрели — ей было всё равно. Она держала его за руку. Так же, как хотела, чтобы когда-то держали её.
А потом он прошептал:
— Прости, что называл тебя драматичной. Ты просто была живой.
Ирина не ответила. Только кивнула. Ей вдруг стало так спокойно. Не потому, что ему плохо. А потому что в этом сломе она увидела честность. Увидела человека, который тоже боялся быть «слишком».
Он ушёл в терапию. Сам. Без напоминаний. Начал говорить: «Я чувствую», а не «всё нормально». Иногда писал ей посреди дня: «Ты не представляешь, как мне стыдно, что тогда не был с тобой».
А она… она уже не хотела «всё сначала».
Они не стали снова жить вместе. Иногда встречались. Гуляли. Пили кофе. Говорили. Без требований, без ролей.
Потому что Ирина за это время научилась одному: чувствовать — не слабость.
Чувствовать — это значит быть живой. И видеть другого — тоже живого. Без ожиданий. Без бронежилета. Без «перестань драматизировать».
Если тебе кто-то когда-то говорил:
«Ты слишком чувствительная» — знай: Это не про недостаток. Это про силу. Только сильный может чувствовать глубоко. И выжить. Не став при этом равнодушным.
