Я прошлась по комнатам. Кухня, спальня, что-то вроде кабинета… Везде тот же декор а-ля «привет из СССР».
В кабинете я застыла. На стене висели фотографии. Много фотографий. И на некоторых…
— Мама? — прошептала я, вглядываясь в чёрно-белый снимок.
Молодая девушка, так похожая на меня, улыбалась с фото. Рядом — хмурый мужчина с усами. Дедушка?
Я провела пальцем по снимку, и пыль осела на коже.
Тяжело вздохнув, я плюхнулась в скрипучее кресло. И что мне теперь со всем этим делать?
Следующие дни прошли как в тумане. Я разбирала вещи, пыталась навести хоть какой-то порядок, общалась с местными…
Деревенские оказались на удивление дружелюбными. Как только прошёл первый шок от моего появления, они наперебой старались помочь «Сонькиной девочке».
Кто-то притащил банку солёных огурцов:
— Это самые вкусные, сама солила! Кушай на здоровье!
Кто-то предлагал помощь по хозяйству:
— Ты это, если забор подправить надо или крышу починить — кричи, мужики придут, сделают!
А бабушка Марья Степановна и вовсе взяла надо мной шефство. Каждый день заходила, приносила еду, рассказывала местные сплетни…
— Ты, Машенька, не думай, что дед твой совсем уж злыдень был, — говорила она, подливая мне чай. — Суровый, да. Но по-своему Соньку любил. Переживал, когда она сбежала-то.
— Да? — я недоверчиво хмыкнула. — А почему тогда не искал? Не пытался помириться?
Марья Степановна вздохнула:
— Гордый был. Думал, сама одумается, вернётся. А потом узнал, что она замуж вышла… Ну и всё, закрылся. Даже имя её не поминал больше.
Я молчала, переваривая информацию.
— А про меня он знал?
— А то! — бабушка усмехнулась. — Как ты родилась, вся деревня судачила. Мол, у Петра внучка в городе. Он виду не подавал, конечно. Но я-то видела, как у него глаза загорались, когда о тебе речь заходила.
Я сглотнула комок в горле. Черт. Вот ведь… А я его даже не знала.
— И что, он так и не попытался связаться? За все эти годы?
Марья Степановна пожала плечами:
— Кто ж его знает? Может, и пытался. Но ты ж сама видишь — у нас тут связи нет. Эти ваши интернеты не работают, до города не наездишься… Вот и жил он тут сам по себе. А потом… — она снова вздохнула. — Заболел сильно. Вот тогда-то и решил дом тебе отписать. Сказал: «Хоть так память обо мне останется».
Я молчала, глядя в окно на хмурое осеннее небо. Странное чувство охватило меня — смесь грусти, вины и какой-то необъяснимой нежности к этому незнакомому дедушке.
— А знаешь, что, — вдруг сказала я, повернувшись к Марье Степановне. — Расскажите мне ещё о нём. Каким он был?
— Ох, милая, да я тебе столько могу порассказать! Петро-то, он ведь всю жизнь тут прожил. Я его ещё мальчишкой помню…
И полились истории. О том, как молодой Петр был первым гармонистом на деревне. Как строил этот самый дом своими руками. Как познакомился с моей бабушкой на деревенских посиделках…
— А характер у него был — кремень! — рассказывала Марья Степановна. — Упрямый, да. Но если уж за что брался — доводил до конца. И людям всегда помогал. Просто… по-своему.
Я слушала, и постепенно в моей голове складывался образ. Не идеальный, нет. Со своими недостатками и ошибками. Но живой. Настоящий.
