В доме у Никитиных было особенно тихо этим вечером — словно само время замедлило шаг, чтобы не тревожить ни мысли, ни разговоры. За окном июньский свет ещё скользил по лиственным балконам — день только начинал клониться к вечеру, но жара уже ушла, и на кухне стало легче дышать.
Вера мыла картошку, машинально счищая кожуру — руки двигались привычно, а мысли метались. Она давно научилась справляться с тревогой с помощью работы: когда-нибудь психолог мог бы сказать об этом что-нибудь умное, но Вера не ходила по таким врачам. Зато знала: если занять себя делом, тревога становится чуть тише. Сегодня это почти не помогало.
В соседней комнате Пётр перебирал на диване старые фотографии — искал ту, где ему тридцать: улыбается, держит на плечах маленького сына, рядом смеётся Вера. Он думал: как же быстро всё пролетело. Сын теперь звонит из Москвы — сам возится с ремонтом и всё обещает приехать «после отчётного квартала». Дочь — в Новгороде, у неё своя жизнь и заботы. А они с Верой остались вдвоём в этой двушке на окраине.
Завтра юбилей Петра — пятьдесят пять. Число не круглое, но для Веры это было важно: она всю неделю думала, как бы сделать праздник настоящим. Только вот денег почти нет. Пенсия ещё нескоро, а зарплаты Веры хватает только на еду и квартплату. Петя работает сторожем в автосервисе — смены через ночь и скромная прибавка к бюджету.
— Ты про салат не забыла? — донёсся голос Петра из комнаты.
Вера вздрогнула от мысли: А если бы знал…
Она вытерла руки о полотенце и заглянула к нему:
— Нет, всё помню. И салат из крабовых палочек будет, и селёдка под шубой…
— Ну вот и хорошо, — Пётр улыбнулся чуть устало. Он видел её озабоченное лицо, но решил промолчать: у Веры последнее время часто был этот взгляд — будто решает задачу без ответа.
Поздно вечером она достала из сумки пачку кредитных денег — ровно столько, чтобы хватило на продукты для стола и маленький тортик из пекарни. Сердце заныло от стыда: всю жизнь старались жить по средствам, брать в долг было почти унижением. Но как сказать Петру? Она уговаривала себя: Раз в жизни можно, но тревога не уходила.
На следующий день солнце уже просачивалось сквозь занавески, когда они начали готовить вместе. Пётр резал хлеб для бутербродов с селёдкой и вдруг спросил:
— Слушай… А может, не стоит звать всех? Ну правда. Мы ж одни остались — дети далеко… Может, просто тихо посидим?
