Дождь не прекращался третий день, и лужи на асфальте двора слились в широкие зеркала, в которых отражались редкие фонари и спешащие прохожие. Андрей стоял у окна своей квартиры на восьмом этаже, глядел вниз, ловя взглядом расплывчатые силуэты. Работа в офисе заканчивалась поздно, но домой он возвращался не торопясь — здесь было тихо, тепло, никто не ждал с вопросами или претензиями. Дети выросли, жена ушла к другому ещё лет пять назад. Он привык к этому равновесию: работа, книги, редкие разговоры с соседом по площадке. Всё шло своим порядком.
В тот вечер он решил выйти за хлебом. У подъезда на скамейке сидел мужчина в тёмной куртке; лицо скрывал капюшон, но что-то в сутулой фигуре казалось знакомым. Андрей прошёл мимо, но едва ступил на мокрую плитку тротуара — услышал за спиной:
Он обернулся. Мужчина снял капюшон — и время вдруг смешалось со школьными коридорами: перед ним стоял Лёха Добров, громила из восьмого «Б», который не раз портил ему жизнь — пинал портфель под лестницу, отпускал ядовитые шуточки при девочках. В памяти всплывали обиды — острые и живые, как будто всё было не тридцать лет назад, а вчера.
— Здорово… Ты меня узнал? — Лёха попытался улыбнуться.
Лёха поёжился, потупил взгляд.
— Я… Прости, что так сразу. Мне бы поговорить. Не дома… Не могу там…
Андрей замер: тысячи раз представлял себе встречу с кем-то из школьных мучителей — и каждый раз воображал, как скажет: «Вот видишь», и как холодно отвернётся. Но сейчас вместо злости почувствовал только усталость.
— Пошли во двор. Там сухо под навесом.
Они прошли к лавочке под козырьком соседнего подъезда. Лёха достал сигарету; колебался, прежде чем закурить — будто ждал разрешения.
— У меня всё не очень… Жена тяжело заболела. Дочка маленькая ещё. Работы нет давно… Везде требуют справки да рекомендации, а у меня толком опыта нет… Знаешь, я ведь сам виноват…
Он говорил сбивчиво: про то, как потерял работу на стройке после травмы; как пытался устроиться грузчиком — не взяли по состоянию здоровья; как задолжал за квартиру; про больницу и бесконечные очереди к чиновникам.
Андрея вдруг пронзило странное чувство: жалость смешивалась с неловкостью — он вспомнил свои унижения в школе и одновременно видел перед собой измученного человека без защиты и гордости.
— А почему ко мне? — спросил он наконец. Вопрос прозвучал мягче, чем хотелось бы самому.
