В маленькой комнате, на пятом этаже облупленного общежития, пахло хлоркой и одиночеством. Нина сидела у окна в рваном махровом халате, обнимая холодную чашку с чаем, который давно остыл. За стеклом медленно шёл снег, будто кто-то насыпал в небо муку.
Раньше здесь жили втроём: она, Костя и их сын Лёшка. Комната была тесной, но уютной. По вечерам они собирались за столом, Лёшка читал комиксы, Костя пил чай с печеньем, а Нина шила что-то на заказ — подрабатывала, чтобы сыну хватило на секции. Он ходил на плавание с восьми лет, мечтал стать спасателем. Все тогда шутили, что Лёшка вытащит из воды любого, даже кита. У него была светлая голова, немного веснушек и привычка подпрыгивать на месте, когда радовался. Её мальчик.
Потом — вдвоём. Теперь — одна. Лёшка погиб два года назад, в армии. Не на войне, не геройски. Просто утонул на учениях. Командир сказал: «Нелепая случайность». С тех пор комната замкнулась на себе, как старый чемодан — тяжело, с хрипом.
Костя ушёл почти сразу. Сначала молчал, пил, потом закричал посреди ночи: «Я не могу жить в этой могиле!» — и хлопнул дверью. Его не было с тех пор. Она не искала. Не писала. Не ругалась. Только стала каждый вечер садиться у окна, ждать, пока в небе вспыхнет хоть один смысл. Иногда ей казалось, что тень мужа всё ещё бродит по комнате — не злой призрак, а просто забытая тёплая рубашка на спинке стула, запах табака в подушке, след каблука у входной двери. Всё, что осталось от любви, теперь жило в трещинах обоев.
Работа была — уборщица в торговом центре. По утрам она выходила с маленькой сумкой, где лежали тапки, халат и бутерброд. Шла в метро, слушала чужие разговоры. Люди жаловались на пробки, на начальников, на цены. А ей было уже всё равно. У неё внутри была другая валюта — время до вечера. Главное — дожить до вечера. И хоть как-то почувствовать, что день прошёл не зря — пусть даже просто потому, что она встала, пошла и вернулась.
И вот однажды вечером, в пустом отделе бытовой техники, она увидела витрину с кнопочными телефонами. Старенькие, нелепые, будто из прошлого. Такие, на какие не ставят приложения. С маленькими экранами и настоящими кнопками. Её взгляд зацепился за один: белый, как мел. Под ним — цена: 1 490 рублей.
Ровно столько у неё было с собой. До зарплаты оставалось пять дней. В холодильнике — банка солёных огурцов и кусок маргарина. Она стояла перед витриной долго. Очень долго. А потом — купила.
Дома она вставила в него симку, ту самую, что лежала в ящике стола два года. Та, на которую звонил Лёшка. Номер до сих пор не отключили — просто не могли заставить себя. «Мало ли…», — думала она. Мало ли что? — не знала.
Она включила телефон. Там не было ничего. Ни звонков, ни смс. Пусто.
На следующее утро — проснулась в пять. Проверила — тишина. Через день — опять. Так прошла неделя. Другая. Телефон лежал на подоконнике, белый, немой. Как маленький памятник. Но Нина всё равно проверяла. И вот однажды утром он пискнул.
Одно сообщение: «Мама. Прости.»
Она замерла. Проверила номер. Ничего не совпадало. Неизвестный.
Сердце забилось. Пальцы затряслись. Она написала: «Кто это?»
Ответ пришёл через час: «Просто человек. Я нашёл симку. Там было твоё имя. Я… хотел, чтобы ты знала — кто-то помнит. Кто-то думает о тебе. Это не твой сын. Но мне тоже больно. Я тебя понимаю.» Она сидела, уронив телефон на колени. Сначала пришла злость. Потом — слёзы. Потом — тишина. Но внутри что-то сдвинулось, как ржавый засов.
На следующее утро она снова встала в пять. Включила чайник. Убрала комнату. Почистила зеркало. Подмела под кроватью.
И вечером — пошла в аптеку. Купила валерьянку. Потом — в магазин. Купила картошки, масла, яблок. А потом — пошла мимо витрины с телефонами и впервые улыбнулась.
Потому что теперь у неё была цель — ждать. Даже если это не он. Даже если никогда не узнает, кто. Главное — кто-то помнит. Кто-то написал.
С тех пор каждое утро начиналось одинаково: чайник, радио на тихом, уборка, улица. Она стала выходить чаще — в булочную, на рынок, в парк. Стала здороваться с соседями. Узнала, что баба Галя со второго этажа тоже потеряла сына. Поговорили. Потом ещё раз. Потом пили чай вместе.
Иногда телефон звонил. Случайные номера, продавцы, ошибка. Но сердце каждый раз вздрагивало. А потом — привыкло. Не к боли, нет. К ожиданию, в котором есть дыхание.
И когда однажды в дверь постучали — не сразу открыла. Но открыла. На пороге стоял парень, лет двадцати пяти, с рюкзаком за плечами и глазами, в которых было что-то знакомое. Он не знал, что сказать. Она — тоже. Но он протянул яблоко и сказал: «Можно я просто посижу?»
Она кивнула. Он вошёл. Сел у окна, согрел руки о чашку с чаем. Помолчали. Потом он тихо начал рассказывать — без подробностей, почти шёпотом. Про то, как ездил автостопом, как искал подработку, как в какой-то момент просто начал стучаться в двери. Говорил, что никто не открывал. Никто, кроме неё. Посидел недолго. Поблагодарил. Взял ещё одну конфету со стола и ушёл, почти бесшумно, как и появился. Но в комнате после него осталась тёплая вмятина на подушке стула, и лёгкий запах улицы. И странное чувство — будто кому-то ты действительно нужен.
