Когда в кассе сказали, что последний автобус уже ушёл, Катя просто кивнула. Не удивилась. Не разозлилась. Будто знала заранее. В её голове не возникло ни паники, ни попытки спорить, бежать, просить подождать. Всё внутри неё будто уже давно свернулось в тихий клубок, зная, что так и будет. Она села на скамейку, прижала к груди сумку, в которой лежало всё, что осталось от прошлой жизни: сменное бельё, старая книжка без обложки, фото в треснувшей рамке. Даже запах её одежды казался чужим, каким-то временным. Автовокзал был полупуст, пахло кофе и дождём, и какая-то пожилая женщина рядом говорила по телефону, слишком громко, будто боялась, что её не услышат не только на том конце, но и в этом городе. Этот голос странным образом подчёркивал её одиночество — как фон для пустоты, который делает её ещё более отчётливой.
Катя смотрела в окно. Темнело. Мир за стеклом расплывался от капель, и в этих водяных разводах она почему-то увидела не просто улицу, а целую череду утрат — будто память решила прокрутить плёнку назад. Отец, уходящий в магазин за хлебом и так и не вернувшийся, растворялся в мокрой дымке уличного света. Мать, уставшая и чужая, бросала у порога пакет с вещами, как точку в письме, в котором больше не будет продолжения. Муж, глядя в сторону, будто не в силах выдержать её взгляда, говорил, что с Таней у него всё по-настоящему, и значит, всё, что было с Катей — это «почти», «почти любовь», «почти семья». Она давно поняла: конец — это не обязательно крик, скандал, разбитая посуда. Он чаще — шёпотом. Или просто — тишиной. Такой, как сейчас. Без слов, без движений, в свете уличных фонарей, разбегающемся по лужам, как по граням прожитого.
Ей было тридцать. Тридцать один, если быть точной. Возраст, когда вроде бы уже знаешь, чего хочешь, но всё ещё боишься этого признать. И за всю жизнь она так ни разу и не научилась ни просить, ни оставаться. Просить — значило признать слабость, а оставаться — зависеть от чьего-то решения. Её путь был в том, чтобы идти. Всегда выбирать — уйти первой. Даже если с трещиной внутри, даже если с пустыми руками и горлом, пережавшим ком. Потому что если ты ушла — значит, ты выбрала. А не за тебя. Это важно. Это сохраняет хоть какую-то власть над собой. Хоть иллюзию. Но иногда и иллюзия — спасение.
Мимо прошёл парень в капюшоне, замедлил шаг, бросил на неё взгляд и вдруг остановился. Он поколебался, будто собирался пройти мимо, но что-то всё же удержало его. Он подошёл чуть ближе, держался настороженно, но без угрозы — как человек, у которого и без того внутри шторм.
— Вас кто-то ждёт? — спросил он, и в голосе его прозвучала не праздность, а почти знакомая растерянность.
Катя сначала хотела отмахнуться, как обычно делала с незнакомцами. Но в его лице не было ни нажима, ни ожидания — только такая же усталость, как в ней самой, только по-другому прожитая. Она пожала плечами, не глядя:
— Никто. А вас?
Он усмехнулся, но без веселья — просто выдохнул сквозь улыбку:
— Тоже никто. С автобусами у нас, видимо, сегодня общее — не вовремя уходят.
Они сидели рядом, не говоря ни слова. Иногда молчание говорит больше, чем слова. Оно ложилось между ними не стеной, а мостом — зыбким, но ощутимым. Потом он встал, подошёл к автомату и вернулся с двумя пластиковыми стаканами. Чай был горький, крепкий, обжигающий — как почти всё в её жизни. Но она улыбнулась, неожиданно легко, будто впервые за долгое время позволила себе это. Он сел обратно, протянул стакан и сказал, что его зовут Антон. Она — Катя. Им не пришлось задавать вопрос «куда едешь». Потому что бывают встречи, в которых важен не пункт назначения, а сам факт того, что рядом кто-то дышит с тобой в одном ритме. Иногда — достаточно, что ты больше не один, пусть и на короткий отрезок пути.
Ночь они провели в зале ожидания, среди тусклых огней, дрожащих теней и запаха кофе, застрявшего в пластике стаканов. Он молча снял куртку и накрыл ей плечи — осторожно, как будто боялся спугнуть тишину между ними. Она уснула, доверчиво положив голову ему на плечо, и во сне что-то тихо прошептала — может быть, имя, может быть, просто выдох памяти. Утром, когда серый рассвет начал размывать границы ночи, первый автобус пошёл на юг. Он поднялся, подошёл к кассе и, не колеблясь, взял два билета. Она не спросила — куда. Просто встала и пошла следом, будто знала, что теперь есть не только дорога, но и кто-то, с кем можно по ней идти. Потому что иногда последний автобус — не тот, что уходит. А тот, который ждёт. И если тебе повезло, он подождёт именно тебя.
