— Это же территория детского сада! Какого чёрта вы перелезли через забор?! Здесь малыши играют, смеются, радуются жизни, а вы… — её голос дрожал от возмущения, когда она окинула взглядом сломанные качели, разбросанные повсюду окурки, помятые пивные банки и эту отвратительную лужу прямо в песочнице!
— Позорщики! — вырвалось у неё, сердце бешено колотилось. — Честное слово, вам должно быть стыдно! Я завтра расскажу директору школы — пусть немедленно принимает меры! Такого безобразия нельзя оставлять безнаказанным!
— Бабуся, проходите мимо, пока мы вас вежливо просим! — ухмыляясь, прокричал Тимур, не узнав свою учительницу. Это была женщина в годах — пожилая учительница литературы Надежда Викторовна. Её взгляд быстро скользнул по собравшимся, будто оценивая каждого.»
Она внимательно всматривалась в каждого подростка, как будто пытаясь разглядеть признаки человеческого достоинства среди всеобщего хамства и беспорядка.
Гришка громко и визгливо захихикал, с преувеличенным простодушием почесывая затылок, а затем, с притворной бравадой толкнув Тимура в плечо, изрёк с напускным восторгом:
— Да это ж наша учи-и-ительница!
И, презрительно вытянув губы в усмешке, гаркнул уже через плечо, с вызовом:
— Что, Надежда Викторовна, побежите жаловаться директору? Ха-ха, да пожалуйста! Пусть попробует нас наказать… Только вот беда — всё равно ни-че-го не выйдет!
Тимур отвернулся и принялся царапать очередное ругательство, едва слышно напевая себе под нос какую-то похабную песенку.
— Безобразники вы конченые! Ну скажите хотя бы одно доброе дело сделали в своей жизни? Нет ведь, только гадости умеете устраивать…
— Ой да ладно вам! — лениво протянул Васька Шлепоков, поднимаясь с места и направившись прямо к женщине. — Чего вы пристали? Хотите поучаствовать?
Учительница мгновенно отступила назад, нахмурив брови.
— Думаешь, шутить? Я тебя прекрасно знаю и твоих родителей.
От услышанного компания подростков рассмеялась ещё сильнее.
— Опа! Родителей приплетаете? Мамочку позвать? — издевательски проговорил Васька, наблюдая, как старушка нервничает всё больше.
Все дружно заржали, весело потягивая остатки пива.
Но именно этот наглый тон окончательно выбил женщину из себя.
— Всё, довольно! Более не намерена мириться с этим безобразием! Завтра, явитесь в школу — и всем педагогическим составом будем предавать суровой оценке ваше вопиющее поведение! Ибо терпеть подобное — выше всяких человеческих сил!
Васька лишь усмехнулся в ответ, небрежно пожав плечами произнёс сквозь зубы:
— Надо было учить нас нормально, глядишь, не дошли бы мы до такой жалкой жизни, — прошипел Васька, криво усмехаясь. Его кривые зубы обнажились в оскале, а плечи дёрнулись в ленивом, наплевательском жесте. — А теперь поздно, мы уже взрослые… Целых четырнадцать лет, ха!
Голос Надежды Викторовны дрогнул от отчаяния и бессилия.
— Боже мой, куда катится мир? Какие вы жестокие стали… Ведь ваши собственные мамы приводили вас сюда маленькими детьми, здесь вы играли. Разве вы не помните?
Эти слова заставили подростков ненадолго замолчать. Они переглядывались друг с другом, смущённые неожиданностью столь эмоционального обращения.
Однако Тимур первым нашёлся, что сказать:
— Давайте-ка поговорим лучше о ваших уроках, Надежда Викторовна! Кто-нибудь из нас помнит вообще сюжет какого-нибудь произведения? Или там Толстого вашего любимого… Ах да, он давно умер, зачем нам его помнить?
Это вызвало новый взрыв смеха среди всей компании, заглушивший наставнический тон женщины.
— Эх, горе моё… — прошептала Надежда Викторовна, опустив глаза. — Зря я, совсем зря попыталась пробудить вашу совесть…
Голос её дрогнул, будто оборвалась последняя тонкая ниточка надежды. Она медленно махнула рукой, словно отгоняя не столько их, сколько собственные разочарования.
— Уходите отсюда… поскорей… — сказала она едва слышно, и в этих словах было больше усталости, чем гнева. — Иначе… полицию вызывать придётся…
Повернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Шаги её были тихими, тяжёлыми, будто каждый отдавался где-то глубоко в душе.
Они победоносно посмотрели вслед удалявшейся учительнице, продолжая смеяться над своими успехами.
Но внутри каждого парня шевелилась неясная тревога: впервые кто-то решился открыто противостоять их агрессивному поведению, став угрозой серьёзных последствий.
Ближе к полуночи вся компания покинула это место, оставив за спиной детский уголок.
С той ночи и начался ад для каждого из парней. Словно сама тьма ополчилась против них, выплеснув из своих глубин нечто древнее, злобное и ненасытное. Во сне к каждому пришла она — жуткая, изможденная старуха с глазами, полными немого безумия, с пальцами, длинными и цепкими, как сухие ветви, впивающимися в горло. Ее хриплый смех разрывал тишину, а зубы — желтые, острые, как у голодного зверя — рвали плоть, оставляя кровавые раны. Она проклинала их, шептала, что даже смерть не станет спасением, что их души навеки прикованы к этому ужасу.
Но самое страшное ждало их наяву.
Утром, содрогаясь от остатков кошмара, они обнаруживали на своих телах настоящие следы зубов — синие, воспаленные, пульсирующие болью. Каждый укус был словно печатью, клеймом, доказательством того, что это не просто сон. Они прятали их под рукавами, боялись даже взглянуть, не то, что признаться друг другу.
Сначала пытались убедить себя: совпадение, нервное расстройство, массовая истерия. Но на следующую ночь — снова. И на следующую. Ни снотворное, ни алкоголь, ни успокоительное не помогали.
Они боролись как могли. Кто-то запирался в комнате, включал свет, не ложился до рассвета. Напрасно. Она приходила. Каждую ночь. К каждому.
И с каждым разом ее хватка становилась крепче, укусы — глубже, а шепот — яснее.
Они больше не сомневались: это проклятие.
И бежать от него было некуда.
Первым не выдержал Гришка.
После нескольких ночей без сна, проведённых в компании галлюцинаций и необъяснимых шорохов, он, наконец, сломался. Его родители, люди простые и не склонные к мистике, решили, что у их сына просто «крыша поехала» — ну а что ещё думать, когда подросток орёт по ночам, что его душит невидимая рука?
Вместо того чтобы искать бабку-знахарку или хотя бы святую воду, они по старинке отвели его к психиатру. Из клиники Гриша больше не вышел. Ну, если не считать того, что его потом перевезли в закрытое отделение с мягкими стенами. А ещё позже выяснилось, что даже лошадиные дозы нейролептиков не спасали его от ночных визитов чего-то, что шептало ему на ухо те самые слова, которые он когда-то кричал вслед старой учительнице.
Это напугало шпану ещё сильнее.
Теперь они боялись не только потусторонней мести, но и того, что их самих сочтут буйными и отправят дёргаться на койку следом за Гришкой. В конце концов, кто поверит в проклятие, если можно просто поставить диагноз «шизофрения» и забыть?
— Не, надо что-то с этим делать, — Тимур выдавил из себя, когда они в очередной раз собрались в подворотне, трясясь от недосыпа и страха. — Иначе мы скоро будем жрать таблетки и рисовать каракули в дурке.
— Да что делать-то? — Васька обнял себя за плечи, похудевший за неделю так, что кости торчали, как у голодающего узника концлагеря. — Она нас достанет везде!
— Надо извиниться, — прошептал Тимур, глядя в пустоту. — Покаяться. Может, тогда она нас отпустит… или хотя бы убьёт быстро. На том и порешили.
Но на следующий день учительницы в школе не оказалось. Её «попросили» уволиться — мол, давно уже пенсионерка, дорогу молодым! Парни переглянулись: неужели их кошмар закончился? Может, старуха сдохла? Или её, наконец, упекли в дом престарелых, где она теперь будет мучить тамошних стариков своими взглядами и странными шёпотами?
Надежда умерла быстро. Через несколько дней они встретили её. Она сидела на лавочке у детской площадки и кормила голубей белым хлебом. Голуби клевали еду с её ладоней. Старуха улыбалась и подбрасывала новую порцию. Увидев парней, она приветливо помахала.
— Я смотрю, у вас была очень… весёлая неделька, — сказала она, разминая хлеб в пальцах. — Особенно у Гриши. Жаль мальчика. Тимур, бледный как мел, шагнул вперёд.
— Надежда Викторовна… простите нас. Мы поняли. Мы больше не будем.
Старуха молча смотрела на них, а потом рассмеялась — тихо, но так, что у парней побежали мурашки по спине.
— Милые мои, — сказала она, отряхивая крошки с рук. — Разве в школе я вас не учила, что за каждую ошибку нужно расплачиваться? В воздухе запахло миндалём.
И тут они поняли — извинений мало. Она поднялась на ноги, уперла руки в бока.
— Вы должны вспомнить свои самые постыдные поступки и исправить их, — голос женщины прозвучал словно из глубокого колодца. — Иначе я буду приходить к вам каждую ночь.
С этими словами она исчезла. А мальчишки остались на скамейке, давясь молчанием. Каждый перебирал в памяти то, за что было стыдно больше всего.
— Я знаю, о чём она… — Тимур сжал кулаки. — Помнишь ту девочку?
— Ту, которую мы… — Он резко оборвал себя, будто имя было проклятием.
— Да. Светку.
Год назад они ради «прикола» распускали грязные слухи об однокласснице. Сначала просто смеялись, потом — добавляли детали, потом — клялись, что всё правда. Девочку травили всей школой. Она перевелась, но через месяц её нашли на заброшенной стройке. Случайно сорвалась, сказали в сводках. А они — просто переглянулись тогда и решили никогда об этом не говорить.
— Как мы это исправим? — шёпотом спросил Васька Шлепков.
— Мёртвых не вернёшь, — Тимур встал, и голос его дрогнул. — Но её мать… Мы хотя бы можем сказать ей правду.
— Она нас убьёт…
— Пусть.
Они пошли. А наутро в городе говорили, что двое парней ночью пришли к дому женщины, которая потеряла дочь, и стояли на коленях до рассвета.
Но самое страшное было не это.
Самое страшное — дверь так и не открылась…
