– Ой, Люба, привет! – Катя, растерянно улыбнувшись, отступила в сторону, пропуская гостей. – А мы… ну, не ждали вас так рано.
Тётя Люба, грузная женщина лет шестидесяти с ярко-рыжей помадой, уже окидывала взглядом крохотную прихожую. Её брови приподнялись, а губы сложились в лёгкую гримасу. За ней в квартиру втиснулись её муж дядя Коля – худощавый, с вечно усталым выражением лица – и их дочь Вика, тридцатилетняя девица в обтягивающем платье, которая тут же уткнулась в телефон.
– Рано? – тётя Люба хмыкнула, стягивая пальто. – Да мы вообще не собирались, но как услышали, что вы квартиру купили, решили – надо посмотреть!
Катя почувствовала, как внутри что-то сжалось. Она бросила взгляд на мужа, который возился в гостиной, расставляя тарелки для скромного ужина по случаю новоселья. Саша, услышав голоса, выглянул в коридор, и его лицо тут же озарилось дежурной улыбкой.
– Тёть Люба, дядь Коль, Вика! – он раскинул руки, словно встречал долгожданных гостей. – Какими судьбами? Проходите, проходите!
Катя выдохнула. Они с Сашей три года копили на эту квартиру. Каждый рубль откладывали с их скромных зарплат: она – менеджер в небольшой фирме, он – инженер на заводе. Ипотека, конечно, съедала половину дохода, но это был их дом. Их первый настоящий дом. И вот теперь, вместо уютного вечера с друзьями, в их новой квартире – тётя Люба с её фирменной манерой всё критиковать.
– Ну, показывайте, что тут у вас! – тётя Люба решительно двинулась вглубь квартиры, не снимая сапог. Катя хотела было сказать про бахилы, но только прикусила губу. – Это что, кухня сразу за прихожей? – родственница остановилась, уперев руки в бока. – Неудобно же! Вот у нас в старой квартире кухня была отдельная, десять метров. А тут что? Пять?
– Семь, – тихо поправила Катя, чувствуя, как щёки начинают гореть.
– Семь! – тётя Люба закатила глаза. – И как вы тут готовить будете? Саш, ты зачем такую тесноту выбрал?
Саша, стоявший у стола с бутылкой вина, только пожал плечами.
– Нам хватает, тёть Люб. Главное – своё.
– Своё, – передразнила она, оглядывая обои. – А обои эти что, сами клеили? Криво же, вон, пузырь на углу.
Катя сглотнула. Обои они действительно клеили сами – два выходных, перепачканные клеем руки, смех и кофе из термоса. Это было их приключение, их победа. А теперь тётя Люба тычет пальцем в пузырь на стене, и Кате вдруг захотелось провалиться сквозь пол.
– Люба, ты садись, – Саша попытался перевести разговор, указывая на диван. – Сейчас всё накроем, посидим по-семейному.
– По-семейному, – тётя Люба фыркнула, но всё же опустилась на диван, который тут же жалобно скрипнул. – А диван-то у вас старый, небось с рук брали? У нас Вика новый купила, кожаный, за сто тысяч. Вот это вещь!
Вика, не отрываясь от телефона, кивнула.
– Ага, крутой. А этот ваш… – она мельком глянула на диван. – Ну, такой, ретро, что ли.
Катя почувствовала, как внутри закипает. Этот диван они с Сашей нашли на распродаже, потратив последние сбережения перед переездом. Он был не новый, но уютный, с мягкими подушками, которые Катя сшила сама. И вот теперь Вика, которая, судя по всему, даже не знает, что такое ипотека, называет его «ретро».
– Вика, хочешь чаю? – Катя заставила себя улыбнуться. – Или вина?
– Ой, нет, я на диете, – Вика махнула рукой. – А у вас что, нормального кофе нет? Только этот, растворимый?
Дядя Коля, молчавший до этого, вдруг подал голос:
– А что, нормальный кофе. Не буржуи же.
Тётя Люба тут же шикнула на мужа:
– Коль, не позорься! Люди новую квартиру купили, а ты про растворимый. Надо было эспрессо-машину им подарить, а не с пустыми руками являться.
Катя замерла. Они вообще не ждали подарков. Это было их новоселье – скромное, для самых близких. Они позвали только двоих друзей, которые обещали принести пиццу и пару бутылок вина. А родственники… Саша упомянул тётю Любу пару дней назад, но Катя думала, это просто формальность. Кто же знал, что они действительно приедут?
– Так, а где у вас спальня? – тётя Люба встала, не дожидаясь ответа, и направилась к двери в комнату. – Это что, всё в одной комнате? И спите, и работаете, и телевизор смотрите?
– Ну да, – Саша почесал затылок. – Пока так. Потом, может, двушку возьмём.
– Двушку! – тётя Люба рассмеялась так, что бокалы на столе звякнули. – Саш, ты с этими ценами на двушку лет десять будешь копить. Вот у нас в Люберцах двушка – три комнаты, балкон, ремонт. А вы тут в однушке ютились.
Катя почувствовала, как пальцы сжимают полотенце так, что костяшки побелели. Она хотела сказать что-то резкое, но вместо этого только глубоко вдохнула. (продолжение в статье)
«Да я про твою жену такое узнала!» — хотелось выкрикнуть Марине, но вместо этого она слабо улыбнулась и кивнула...
Марина вихрем вбежала в дом. Пролетела через гостиную и столовую. Выбежала на веранду, тяжело дыша и пытаясь выровнять дыхание. Там за столом сидели мама и папа.
Новость, которую она на такой огромной скорости несла для родителей, наконец-то, можно было озвучить.
А ведь пришлось терпеть больше часа. Пока ехала в автобусе на вокзал. Пока тряслась в электричке. А после бежала от станции до дачного домика, в котором летом проживали Тимофеевы.
— Господи! – мать с удивлением уставилась на Марину. – За тобой кто-то гнался?
— Нет! – выпалила девушка, а потом затараторила. – Я видела Гальку с другим! Они обнимались! Целовались! Мама, папа, когда приедет Гриша, ему все надо рассказать!
Речь получилась сумбурной, больше похожей на набор слов.
Отец медленно отложил газету, которую читал, сидя в своем любимом плетеном кресле. Снял очки для чтения и потер глаза.
Мать взяла в руки чайник с чаем, разлила его по чашкам.
— Выпей чаю и успокойся, — сказала она дочери, — с мятой.
— Да какой чай, мама! – вскричала Марина. – Вы слышали меня? Галя изменяет Гришке! Ему обо всем надо рассказать!
Родители не выглядели удивленными. Ну, по крайней мере, такими удивленными, какими ожидала их увидеть Марина.
Еще полтора часа назад, проходя по двору, где была их городская квартира, Марина собственными глазами видела Галю. Она целовалась с каким-то парнем. Это явно был не Гриша — высокий и худощавым. Незнакомец походил на спортсмена или качка.
— Не надо ничего и никому рассказывать, — произнес Иван Евгеньевич, глядя на дочь, — это их взрослые дела. Мы тебе с детства говорили: не лезь в чужие дела.
Марина надула губы. Ну до каких пор ее будут считать ребенком? Ей почти шестнадцать.
Похоже, что и в двадцать, и в тридцать, и даже в сорок для своих родителей она останется младшей дочерью, то есть ребенком.
Это Гришка, женившийся в двадцать два года, уже работавший на фабрике и имевший собственную жилплощадь, считался очень взрослым.
— Но почему? – Марина недоумевала. – Это же ваш сын! Галька ему ро.га наставляет. (продолжение в статье)