— Не начинай?! — Алина схватилась за спинку стула. — Ты знал? Ты молчал? Всё это время?! А я думала, ты просто… слабак, а ты, оказывается, просто предатель!
— Да кто ж тебе предатель! — вскинулась Валентина Михайловна. — Да не было бы меня, вы бы с детьми по съёмкам шлялись! Я, между прочим, эту квартиру сдавала как могла. И деньги пускала в дом! Что ты орёшь-то, как базарная?!
— Потому что вы украли, — тихо сказала Алина, чувствуя, как её колени дрожат. — И, кажется, в этой квартире, Валентина Михайловна, мы жить больше не будем.
— Ой, конечно! — махнула рукой свекровь. — Уходи. Переезжай в свою двушку, с тараканами и протекшим потолком. Посмотрим, как ты одна выкрутишься. Алексей с тобой не поедет. Правда, Лёш?
И в этот момент Алина поняла: тишина хуже любого ответа.
Она вытерла руки о фартук, сняла его и аккуратно повесила на крючок. Внутри всё застыло. Больше не было боли. Была только холодная решимость. Как будто кто-то за неё уже всё решил.
— Я поеду туда, Валентина Михайловна. Сегодня. — И забирай детей, свои кастрюли и слёзы, — отрезала свекровь, беря кружку. — Здесь тебе больше ничего не светит. Я и так вас тянула, как могла. А ты ещё и предъявы кидаешь.
Алина кивнула. — Вот именно, ничего не светит. Ни мне, ни вам.
Она прошла мимо Алексея, который даже не попытался её остановить.
Иногда, чтобы увидеть, кто есть кто — нужно просто услышать тишину вместо защиты.
Она ушла собирать вещи.
А в доме осталось только варёное молчание и запах подгоревшей гречки.
Утро началось с перетянутой спины и осознания, что одна подушка — это мало, а когда на полу спят двое детей, у которых сбились биоритмы, — это уже почти война.
Алина открыла глаза в своей бабушкиной квартире. И всё бы ничего — стены стояли, окна не провалились, даже пыль на полках лежала с таким достоинством, будто это не заброшенная двушка, а музей. Но вот только вместо лёгкости от «я теперь свободна» в ней была… странная, колючая тишина. Из разряда тех, когда ты ждёшь, что сейчас кто-то зайдёт и крикнет: «Алина, ты с ума сошла, возвращайся домой!» — а никто не заходит.
И самое обидное — Алексей не приехал.
Даже голосовое не наорал.
Зато позвонила Светлана. Снова.
— Алина, добрый день. Извините, что тревожу, но вы же всё-таки собственник квартиры, верно? Просто мы хотели понять — нам искать новое жильё или ещё поживём?
Алина смотрела в окно, где застыли машины, будто специально давали ей время подумать.
— Живите. Пока. Но аренду теперь будете платить мне. И я приеду на днях, посмотрю, в каком состоянии квартира, хорошо?
— Конечно, конечно! Простите, что мы… ну, вы понимаете…
За окном март давился остатками льда, по полу ползли игрушки, а на кухне посуда, привезённая в спешке, выглядела как чужая. Всё было вроде бы своё, но не своё. Даже дверь — старая, перекошенная — будто спрашивала: Ты надолго?
И в этот момент позвонили в домофон.
Она вздрогнула. Бросилась к трубке.
— Это я, Лёша, — глухо ответил голос.
Её сердце подпрыгнуло, как будто дурная надежда всё-таки успела за ней прицепиться в рюкзаке. Она нажала кнопку. Сама не поняла зачем. Могла не пускать. Могла быть сильной.
— Привет, — буркнул Алексей, ввалившись в прихожую с той самой сутулостью, которой обычно отпугивают женщин ещё до свадьбы. — Я… хотел поговорить.
— Поговорить? Через три дня молчания? — Алина скрестила руки. — Или у мамы закончился суп, и ты пришёл, чтобы пожрать?
— Ну не начинай сразу, — сморщился он. — Я всё переваривал. И с ней говорил. И… ну… неправильно всё вышло.
— Серьёзно? Неправильно вышло? Алексей, ты вообще слышал себя? Моя квартира. Мои деньги. Твоя мать. И ты три года держал язык за зубами.
— Я не хотел скандалов, — он опёрся на стену, как будто устал жить. — Ты же знаешь, какая она. Если ей что-то в голову стукнет — хоть лбом бейся. Она всё равно по-своему сделает.
