Елена стояла, согнувшись в три погибели, над этими чёртовыми кабачками, а спина ныла так, словно внутри кто-то медленно крутил ржавый штопор — именно так и было, только без всяких шуточек. Каждое движение давалось с трудом, мышцы протестовали, будто напоминая ей, что она уже не двадцати лет. Она отчаянно хотела плюнуть на всё, просто сесть на землю, лечь, залезть под тёплое одеяло и ждать, когда эта боль и усталость рассосутся сами собой. Но — нет. Грядки — это не просто огород, это фронт, мать его. А она, напомню, дочь военного. Сдавать позиции — не в её правилах, даже если тело и требует пощады.
Дача — это мамина гордость и боль одновременно. Папа построил этот дом собственными руками, вкладывая в каждый кирпич частичку души и надежды. Мама засадила всё вокруг сиренью и мятой, потому что любила повторять: «Пусть хоть дома плохо, но в саду всегда свежо». Эти слова звучали в её памяти как мантра, как напоминание о том, что даже в трудные времена есть уголок, где можно вдохнуть полной грудью. Мама ушла семь лет назад, но для Елены это как будто она просто в магазине задержалась — долго, слишком долго. И каждый раз, когда она ступала на эту землю, сердце ёкало, а горло перехватывало от воспоминаний и тоски.
Раньше Виктор, её муж, любил сюда приезжать. Он устраивал рыбалку, строил коптильню, мечтал о бане-сауне и идеальном загородном комфорте. Но теперь он приехал сюда всего два раза за всё лето, и каждый раз с кислой миной, будто его тут из-под земли достали насильно. Интернет не ловит, чайник свистит слишком резко, клопы прыгают парашютистами из потолка — короче, полный караул. Елена понимала, что Виктору здесь неуютно, но сама не могла оставить всё как есть.
В тот солнечный, чуть пыльный день, когда воздух был наполнен запахом свежей земли и зелени, Елена даже и подумать не могла, что тля на кустах — это мелочи по сравнению с тем, что ей только что предстоит увидеть.
Она вышла на террасу с ведром в руках и застыла, словно вкопанная. Во дворе стояла Лариса Ивановна — свекровь. В костюме цвета «заплесневелая груша» и белых перчатках — выглядела так, будто собралась не в огород, а на премьеру в оперу. Рядом — молодой парень в клетчатой рубашке с планшетом, записывал что-то, ходил вокруг дома, мерил участок шагами. Лариса Ивановна демонстративно игнорировала Елену, будто та была всего лишь пылью на ботинках, которую не стоит замечать.
Елена чуть не уронила ведро от такого «приветствия». Сердце забилось сильнее, а в горле пересохло.
— Это что, блядь, было сейчас? — выдавила она, стараясь не порвать голос и не выдать всю глубину своего возмущения.
— О, Леночка, привет! — свекровь улыбнулась той улыбкой, которую носят либо на похоронах, либо на семейных срачах — натянутой, холодной и язвительной. — Смотри, я решила: пора избавиться от этой обузы. Вы тут всё равно почти не живёте. Может, под бизнес кому-то сгодится. Или под гостевой домик.
— Мы? — Елена сжала пальцы в кулак, чтобы не прилететь планшетом прямо в морду этого риэлтора. — Кто «мы», мать вашу?
— Ты же сама говорила, что устала, что спина болит, ноги гудят, а на автобусе сюда добираться — пытка. Я подумала, ты будешь рада, если это всё превратится в бабки. Мы с Витьком уже всё решили. Молодой человек — риэлтор, очень приличный, между прочим. Его зовут Егор.
— Очень приятно, — буркнул риэлтор и сделал шаг назад, будто сразу почувствовал, что тут можно схлопотать чем-то тяжёлым.
Елена сделала шаг вперёд, глаза сверкали от злости.
— Постой, — она приблизилась к Егору. — Вон из моего сада, прямо сейчас. И скажи своему агентству: участок не продаётся. Точка.
— Елена Валерьевна, я просто по звонку приехал… — начал он, пятясь к машине, явно не желая усугублять конфликт.
— Да иди ты! — Елена уже не сдерживала эмоций. — Пока не положила тебе кабачок на лоб! Свежий, органический, вырос на моей земле! Пока не продали.
Егор исчез с таким рвением, что камешки под ногами даже не зашуршали от его поспешных шагов.
Елена повернулась к Ларисе Ивановне. Та стояла, скрестив руки и смотрела исподлобья, будто вызов бросая.
— Не драматизируй, Лен, — холодно сказала свекровь. — Жить надо проще.
— Проще? — Елена сделала глубокий вдох, словно пытаясь выпустить пар из кипящего котла. — Ты хоть когда-нибудь слышала, Лариса Ивановна, как пахнет мята в шесть утра? Когда все спят, а ты одна — с садом и чайником на дровах? А слышала, как скрипят доски под тобой ночью? Потому что папа забивал их своими руками? Эта «обуза» — единственное место, где я помню родителей. А ты хочешь превратить его в гостевой домик для этих московских хомячков? Живи с этой мыслью, только без меня.,Елена шла по длинному коридору нотариальной конторы с лёгким напряжением, будто направлялась не просто на приём, а в роддом, где каждое мгновение может изменить жизнь. Внутри её души переплетались самые разные чувства: с одной стороны, она ждала чего-то важного, судьбоносного, а с другой — была готова ко всему, даже к неприятным неожиданностям, словно предвкушая операцию без наркоза. Женщина за стойкой встречала её улыбкой, такой тёплой и искренней, что казалось, она не просто выдаёт бумаги, а раздаёт леденцы, чтобы хоть как-то смягчить атмосферу.
