Письмо было простым, как домашние разносолы у свекрови: ответчица — Волкова Елена Сергеевна, истец — Волков Виктор Иванович, иск — признание дачи личной собственностью истца. Всё казалось настолько безжалостным, будто он хотел стереть всё, что связывало их.
Внутри неё бурлила ярость: «Как он смеет? Как он может так поступать?» Пятнадцать лет совместной жизни — картошка, выкопанная собственными руками, баня, построенная с любовью, ремонт туалета, две холодные зимы без отопления, комары, гудящие у ушей — и теперь он, этот предатель, заявляет, что дача — только его!
За спиной Виктора стояла Лариса Ивановна — женщина-ураган, свекровь, комендантша без права на отпуск, которая словно дирижёр управляла всей этой драмой. Её взгляд был холоден, а слова — остры, как нож.
В назначенный день суда, в среду, небо плакало вместе с Еленой, словно само устало от этой семейной драмы. Она пришла одна, в длинном плаще, с папкой документов и лицом уставшей библиотекарши, которой в очередной раз поручили бессмысленное задание. Виктор появился с адвокатом и, к её ужасу, с матерью — Ларисой Ивановной.
— Ну что, Леночка, опять со своими обидами? — с иронией произнесла свекровь, поправляя зонт, словно готовясь к празднику, а не к судебному заседанию. — Всё делишь, да делишь. Надо уметь отпускать. Муж уходит — значит, не твой.
Елена встретила её взгляд, не моргнув, голос был ровным и холодным: — А вы не устали отпускать мужей, Лариса Ивановна? Или у вас семейная традиция — сначала жену, потом недвижимость, а потом снова обедать у мамы?
Свекровь нахмурилась, словно ей в губы залетели пчёлы: — Грубовато, — прошипела она. — И неблагодарно. Мы же по-человечески пытались. Без грязи.
— А вы меня в эту грязь и втащили, — спокойно, но с колючим прищуром ответила Елена. — Только теперь я умею плавать.
Суд начался. Судья — женщина под шестьдесят, с усталым взглядом учительницы, уставшей от бесконечных глупых сочинений детей, тихо улыбнулась, увидев фамилии: — Опять Волковы… У нас в районе вы как сериал — без финала.
Адвокат Виктора выступил бодро, словно рекламщик микроволновок: — Уважаемый суд! Участок был куплен до брака, дом построен на личные деньги моего клиента. Есть чеки. Ответчица не может доказать участия в строительстве…
Елена встала, дождалась разрешения, подошла к столу и сказала: — Уважаемый суд, чеки я вам не покажу. Но руки покажу — вот эти с мозолями. Я месила бетон, красила, таскала кирпич, варила борщ и вытирала пот с лица этого человека, пока он делал вид, что работает. А когда всё встало — я осталась. А он ушёл.
Судья наклонилась вперёд и тихо спросила: — Свидетели есть?
— Есть, — ответила Елена твёрдо. — Пётр Семёнович, сосед.,— Есть, — спокойно ответила Елена, не отводя взгляда. — Пётр Семёнович, сосед. Это он и трубы тянул, когда Виктор с мамой уехали на море, и канализацию чинил, стоя по колено в будущем «личном имуществе» Виктора.
Виктор опустил глаза, словно стараясь спрятаться от правды, а Лариса Ивановна, не сдержавшись, зашипела: — Вот и показала, кто ты есть — грязь, склоки и мужики-соседи.
Елена ответила холодно и без всякой эмоции: — А вы, Лариса Ивановна, живёте не сердцем, а кадастровым номером.
Судья внимательно посмотрела на всех присутствующих, словно пытаясь прочесть их души: — Мне всё понятно. Стороны услышаны. Дополнительное заседание назначаю через две недели, будет проведена экспертиза вклада. И советую подумать… стоит ли драться за кирпичи, если стены между людьми уже рухнули.
Все вышли из зала молча, без слов, словно каждый погрузился в свои мысли. На улице моросил мелкий дождь, капли тихо стучали по зонтикам и асфальту, создавая атмосферу неопределённости и грусти. Виктор поспешил догнать Елену у самого подъезда суда.
— Лена… — его голос был тихим, почти робким, словно он боялся нарушить хрупкое молчание, — я не знаю, как всё так получилось.
— Я знаю, Вить, — ответила она, не оборачиваясь, — ты выбрал путь наименьшего сопротивления. Свой личный путь.
Он поджал губы, отступая на шаг, потом молча произнёс: — А может, ещё не всё? Я могу всё исправить?
Елена повернулась к нему, смотрела прямо в глаза, но уже не как жена, а как человек, который устал от оправданий и обмана: — Знаешь, Вить, когда дом рушится, можно пытаться латать крышу, но если гниль изнутри — всё бесполезно. Ты сдал меня. Мамочке. Своему комфорту. Своему «по-быстрому». А я теперь никуда не тороплюсь. Я останусь. В этом доме. В этой жизни. Без тебя.
Он стоял, смотрел ей вслед, как мальчик, которому отказали в конфете. Но теперь она уже не была для него сладостью — она стала холодной и непоколебимой сталью.
Прошёл месяц. Елена выиграла дело. Дом признали совместно нажитым имуществом. Половина — её, половина — его.
Она выкупила его часть. До копейки. За те самые «грязные» деньги, которые копила на отпуск. В первую же ночь, уже в своём доме, она заперла все замки на двери.
Потом распахнула окна настежь — без страха, без тени сомнений.
Пётр Семёнович, услышав её звонкий смех, доносившийся с дачи, прислал ей сообщение: «Всё слышно. Живёшь, Лена. Наконец-то живёшь.»
Она улыбнулась, подняла глаза к небу — и впервые за долгое время не увидела там ни одной тучи.
Потому что жизнь — это не товар, который можно продать или обменять. Её нужно отстаивать. Каждый день. Каждым своим вздохом.
