— Ну, в квартире Андрея и Карины. Карина сказала, что всё согласовано. Сказала, вы не против.
Ирина медленно встала. Сердце стучало в висках, как пьяный сосед сверху. Она поставила кружку и сказала почти вежливо:
— Передайте Карине, что если она ещё раз в своей жизни упомянет мою квартиру — я подам на неё в суд. За самоуправство. А если кто-то сунет нос в мой подъезд — вызову полицию. Удачного девичника, где-нибудь в ларьке на углу. До свидания.
— Ой… — сказала девушка и отключилась.
Через двадцать минут Андрей стоял у двери. Без цветов, но с виноватой физиономией, как ученик, которого застукали за списыванием на экзамене по морали.
— Ир… Это ошибка. Это Карина сама. Я даже не знал. Честно.
— Ты что, до сих пор с ней живёшь?
Он опустил глаза. Подбородок дрожал. Вид у него был такой, как у кота, которого выгнали с дивана, и теперь он мерзнет на коврике у двери.
— Она беременна, — сказал он. — Я не могу сейчас её бросить.
Ирина выдержала паузу. Потом кивнула.
— А меня ты бросить можешь. Потому что я — не с пузом, не с шантажом, не с визгом. А просто человек, у которого вы украли пару лет жизни.
Он стоял, как прибитый. Сутулый, потерянный, будто сам не знал, как докатился до такого.
— Я не хотел тебя предавать, — шепнул он. — Я просто не знал, как по-другому.
— А надо было знать, — спокойно сказала она. — Ты не знаешь, как быть мужчиной? Тогда стань мебелью. Но не у меня дома.
— Ир, я… Я ведь тебя всё равно люблю. Только ты — настоящая. Умная. Твёрдая. Мне так тебя не хватает…
Он замер. Его дыхание сбилось, как у ребёнка после долгого бега.
— Пожалуйста, — шепнул он. — Можно я просто посижу у тебя, побуду? Мне больше некуда…
Она посмотрела на него долго. И вдруг… расплакалась. Но уже не злостью. А чем-то другим. Печалью по тому, чего больше нет. И никогда не будет.
— Сядь, — сказала она. — Только недолго. У меня тут — новая жизнь. И ты в ней — временный гость.
Они сидели на кухне. Молчали. Он смотрел в одну точку. Она — в окно. Вечерняя улица, фонарь, чья-то собака метнулась через дорогу.
— Знаешь, — сказала она, — раньше я всё думала: может, я слишком жёсткая? Может, надо было уступить, помочь, включиться в этот карнавал? А потом поняла. Нет. Это не жёсткость. Это — границы.
— А мне казалось, что семья — это компромиссы…
— Компромиссы? — она усмехнулась. — Когда ты один платишь, один терпишь, один варишь, а другие сидят у тебя на голове — это не компромисс. Это эксплуатация в подарочной упаковке.
Он молча кивнул. Потом встал.
— Я пойду. Мне и правда туда надо. Но… спасибо, что пустила.
— Не за что. Это в последний раз.
Он ушёл. Тихо, как и пришёл. Только дверь за ним закрылась с каким-то окончательным звуком. Не хлопком — щелчком. Как точка в конце главы.
Спустя месяц Ирина получила письмо. Была осень. Жёлтые листья, чай с имбирём, шерстяной плед. Конверт был простой, подпись — чужая.
«Ирина. Извини. Я женился. Карина родила. Но думаю о тебе. Прости, что был слабым. — А.»
Она долго смотрела на бумагу. Потом скомкала и бросила в ведро. Улыбнулась. Горько, но с каким-то облегчением. И прошептала себе:
— Всё. Хватит. Я теперь не их. Я теперь — своя.
Вечером позвонила подруга. Позвала в кафе. Ирина впервые за долгое время согласилась.
Потому что одиночество — это не когда ты одна. А когда тебя окружает толпа, и никто не видит, кто ты есть.
Теперь же — её видела она сама.
