Елена стояла, согнувшись в три погибели, над этими чёртовыми кабачками, а спина ныла так, словно внутри кто-то медленно крутил ржавый штопор — именно так и было, только без всяких шуточек. Каждое движение давалось с трудом, мышцы протестовали, будто напоминая ей, что она уже не двадцати лет. Она отчаянно хотела плюнуть на всё, просто сесть на землю, лечь, залезть под тёплое одеяло и ждать, когда эта боль и усталость рассосутся сами собой. Но — нет. Грядки — это не просто огород, это фронт, мать его. А она, напомню, дочь военного. Сдавать позиции — не в её правилах, даже если тело и требует пощады.
Дача — это мамина гордость и боль одновременно. Папа построил этот дом собственными руками, вкладывая в каждый кирпич частичку души и надежды. Мама засадила всё вокруг сиренью и мятой, потому что любила повторять: «Пусть хоть дома плохо, но в саду всегда свежо». Эти слова звучали в её памяти как мантра, как напоминание о том, что даже в трудные времена есть уголок, где можно вдохнуть полной грудью. Мама ушла семь лет назад, но для Елены это как будто она просто в магазине задержалась — долго, слишком долго. И каждый раз, когда она ступала на эту землю, сердце ёкало, а горло перехватывало от воспоминаний и тоски.
Раньше Виктор, её муж, любил сюда приезжать. Он устраивал рыбалку, строил коптильню, мечтал о бане-сауне и идеальном загородном комфорте. Но теперь он приехал сюда всего два раза за всё лето, и каждый раз с кислой миной, будто его тут из-под земли достали насильно. Интернет не ловит, чайник свистит слишком резко, клопы прыгают парашютистами из потолка — короче, полный караул. Елена понимала, что Виктору здесь неуютно, но сама не могла оставить всё как есть.
В тот солнечный, чуть пыльный день, когда воздух был наполнен запахом свежей земли и зелени, Елена даже и подумать не могла, что тля на кустах — это мелочи по сравнению с тем, что ей только что предстоит увидеть.
Она вышла на террасу с ведром в руках и застыла, словно вкопанная. Во дворе стояла Лариса Ивановна — свекровь. В костюме цвета «заплесневелая груша» и белых перчатках — выглядела так, будто собралась не в огород, а на премьеру в оперу. Рядом — молодой парень в клетчатой рубашке с планшетом, записывал что-то, ходил вокруг дома, мерил участок шагами. Лариса Ивановна демонстративно игнорировала Елену, будто та была всего лишь пылью на ботинках, которую не стоит замечать.
Елена чуть не уронила ведро от такого «приветствия». Сердце забилось сильнее, а в горле пересохло.
— Это что, блядь, было сейчас? — выдавила она, стараясь не порвать голос и не выдать всю глубину своего возмущения.
— О, Леночка, привет! — свекровь улыбнулась той улыбкой, которую носят либо на похоронах, либо на семейных срачах — натянутой, холодной и язвительной. — Смотри, я решила: пора избавиться от этой обузы. Вы тут всё равно почти не живёте. Может, под бизнес кому-то сгодится. Или под гостевой домик.
— Мы? — Елена сжала пальцы в кулак, чтобы не прилететь планшетом прямо в морду этого риэлтора. — Кто «мы», мать вашу?
— Ты же сама говорила, что устала, что спина болит, ноги гудят, а на автобусе сюда добираться — пытка. Я подумала, ты будешь рада, если это всё превратится в бабки. Мы с Витьком уже всё решили. Молодой человек — риэлтор, очень приличный, между прочим. Его зовут Егор.
— Очень приятно, — буркнул риэлтор и сделал шаг назад, будто сразу почувствовал, что тут можно схлопотать чем-то тяжёлым.
Елена сделала шаг вперёд, глаза сверкали от злости.
— Постой, — она приблизилась к Егору. — Вон из моего сада, прямо сейчас. И скажи своему агентству: участок не продаётся. Точка.
— Елена Валерьевна, я просто по звонку приехал… — начал он, пятясь к машине, явно не желая усугублять конфликт.
— Да иди ты! — Елена уже не сдерживала эмоций. — Пока не положила тебе кабачок на лоб! Свежий, органический, вырос на моей земле! Пока не продали.
Егор исчез с таким рвением, что камешки под ногами даже не зашуршали от его поспешных шагов.
Елена повернулась к Ларисе Ивановне. Та стояла, скрестив руки и смотрела исподлобья, будто вызов бросая.
— Не драматизируй, Лен, — холодно сказала свекровь. (продолжение в статье)
— Тебе не кажется, что мы уже переросли эту квартиру? — Елена сидела у окна с чашкой чая, наблюдая, как трехлетняя Катя раскладывает игрушки по всей гостиной.
Сергей оторвался от телефона и внимательно посмотрел на жену.
— Опять за старое? — он тяжело вздохнул, но во взгляде не было раздражения, скорее усталость. — Квартирный вопрос снова на повестке дня?
— Серёж, пойми, твоя сестра уже полгода живет в твоей однушке бесплатно. Мы могли бы сдавать её и откладывать на первый взнос.
— Марине сейчас тяжело, — привычно начал Сергей, но Елена перебила:
— Тяжело уже семь лет, с тех пор как мы познакомились. У неё взрослая дочь, а она всё не может устроить свою жизнь.
Сергей потёр переносицу. Разговор, начатый десятки раз, каждый раз заходил в тупик. Его сестра, его мать, его обязательства перед ними против желания жены обеспечить будущее их маленькой семьи.
— Слушай, — неожиданно сказал он, — а ведь ты права. Кате скоро в садик, потом школа. В спальне уже не поместимся втроем.
Елена не поверила своим ушам.
— Абсолютно. Давай сядем и посчитаем, сколько нам нужно накопить на первый взнос за трёшку.
Это был переломный момент весны 2018 года. Елена, бухгалтер с безупречным финансовым мышлением, тут же составила таблицу доходов и расходов. Они решили ежемесячно откладывать треть семейного бюджета. Разговор о выселении Марины отложили — Сергей всё ещё не был готов к этому шагу, и Елена, окрылённая его согласием копить на новую квартиру, не стала давить.
Так начался их путь к мечте, который никто из них не мог представить таким тернистым.
Каждую неделю Елена проверяла их накопительный счёт, радуясь, как растёт сумма. Каждый отказ от нового платья или ужина в ресторане казался маленькой победой. Это была не просто квартира — это было их будущее.
— Знаешь, Лена, — сказал как-то Сергей, вернувшись с работы, — я горжусь нами. Мои родители всю жизнь снимали, а мы будем жить в своей трёшке.
Елена улыбнулась, но промолчала о том, что её двухкомнатная квартира, в которой они сейчас жили, была куплена ещё до замужества. Бабушка помогла с первым взносом, а остальное она выплатила сама, отказывая себе во всём. Самостоятельность была её главной ценностью, которую она вынесла из детства.
Вечером, когда Катя уже спала, Елена смотрела на мужа с нежностью. Сергей был добрым, заботливым, хотя иногда слишком мягким, особенно когда дело касалось его матери и сестры. Но сейчас она чувствовала, что они действительно одна команда, с общей целью.
— Полтора миллиона на первый взнос к 2021 году — вполне реально, — подсчитала она.
— С тобой — всё реально.
Их идиллию нарушил телефонный звонок. Сергей посмотрел на экран и нахмурился.
— Мама, — сказал он и вышел на балкон.
Елена уже знала, что ничего хорошего эти звонки не приносят. Тамара Петровна звонила сыну по вечерам минимум три раза в неделю, и каждый разговор заканчивался тем, что Сергей становился задумчивым и обеспокоенным.
Через десять минут он вернулся с потемневшим лицом.
— Что случилось? — спросила Елена, уже предчувствуя неладное.
— У мамы протекла крыша, нужно помочь с ремонтом, — сказал он тихо. — Тысяч пятьдесят примерно.
Елена сжала кулаки. Каждый раз одно и то же. То кран сломался, то холодильник умер, то крыша потекла. И каждый раз "тысяч пятьдесят примерно" из их семейного бюджета.
— Сергей, у твоей мамы пенсия. У твоей сестры работа. Они живут вдвоём. Почему они не могут отложить на такие случаи?
— Лена, ты же знаешь, им тяжело... (продолжение в статье)
— Всё, Машка, собирайся, в детдом пойдёшь!
Гневный крик матери, а точнее — смысл фразы, заставил пятилетнюю девочку вжать голову в плечи и теснее забиться под старый дачный стол, покрытый клеенчатой скатертью, по которой сейчас растеклось огромное, липкое пятно клубничного варенья. — Дрянь мелкая! Ну, ты у меня получишь!
Зина, склонившись, скривилась — больная поясница ограничивала манёвренность, с которой она могла преследовать провинившуюся дочь.
— Чего молчишь?! — рявкнула она и погрозила кулаком. — Дура! — добавила недовольно, потому что дочка, вместо того, чтобы вылезать, ещё и уши ладошками прикрыла, вся накуксилась, могла бы — ощетинилась бы, как ёж, но точно не собиралась вылезать для справедливого по представлениям Зинаиды возмездия.
Вообще, немножко варенья, а то и лакомых пенок с него ей бы досталось, но потом, позже — после ужина. Но Машеньке захотелось варенья сразу попробовать, как по саду от таза, полного спелых алых ягод, поплыл головокружительный сладкий аромат. И вот, она улучила минутку и прокралась туда, куда мама ставила банки с вареньем, решила взять себе немножко… И расколотила одну банку, а вторую — опрокинула! Даже попробовать не успев!
— Соседка! — раздался голос из-за забора, разграничивавшего дачные участки. — У тебя чего-то горит…
Охнув, Зинаида распрямилась и продолжая ругаться на ходу, поспешила спасать варенье… Ну, хотя бы тазик! И настроение её на этот июльский денек было окончательно испорчено. Маша сидела как мышка, притихнув и прислушиваясь — а вернётся ли мама? Нет, не шла… Девочка вздохнула и села удобнее под столом. Но вылезать пока не собиралась. Потому что знала… Что маме нужно время, чтобы перестать сердиться. Тогда можно будет выйти и она, может, самую малость ещё поругает, но не обидит сильно. Разве что оставит ночевать на тёмной веранде. Вообще, по мере того, как Мария взрослела, она училась быть осторожной и маму не злить. Непросто это было, конечно.
...Зинаида воспитывала дочку одна. Ну, как одна… Ещё были бабушка и дедушка, но с ними Маша виделась нечасто. Потому что на каждой встрече они не уставали напоминать или точнее — в красках, сочно и со смаком припоминать Зинаиде, как она ошиблась, родив от мужика безответственного, пьяницы, неспособного даже нормально нести такую ответственность, как алименты! После таких встреч у Зинаиды совсем портилось настроение… И утешением некоторым служило лишь то, что в конце ей родители давали деньги, как говорили, на то, чтобы «поднимать безотцовщину».
— Безотцовщина, — обычно говорила ещё пару дней потом Зина, глядя на дочку хмуро. — Всю жизнь ты мне поломала!
И пока Машенька была маленькая, она никак не могла понять, а как это — жизнь поломать? Вот если ветку, игрушку, печеньку сломать… Или даже руку! Последнее однажды случилось с соседским мальчишкой, который залез на высокое дерево и не удержался… Вот всё это Машенька могла понять, а про жизнь — нет! Но спрашивать не рисковала…
А что до дачи… Как же Маша любила на неё выбираться! Дача формально принадлежала бабушке и дедушке, но они там появлялись нечасто, а в основном — там по выходным пропадала Зинаида, которая окучивала и поливала, сажала, перекапывала и пересаживала, а потом собирала урожай — родителям и себе. И где-то с двенадцати лет Маша начала ей в этом полноценно помогать. И хотя это было очень трудно и тяжело — на руках вылезали мозоли, спина ныла, а голове — гудело от солнца, но она трудилась, старалась! Потому что пока они работали, маме было за что её похвалить и она почти не ругалась…
В школе Маша училась… Ни хорошо, ни плохо, а так — средненько. (продолжение в статье)
