Эти слова стали последней каплей. Я поставила чемодан и повернулась к ней.
— Знаете, Валентина Петровна, вы правы. Мне действительно некуда деваться. Кроме моей собственной квартиры, которую я купила на свои деньги. Кроме моей работы, где меня ценят и уважают. Кроме моих родителей, которые любят меня просто за то, что я есть. У меня целый мир, где мне не нужно доказывать своё право на существование.
— Не смей так разговаривать со мной!
— А я и не разговариваю с вами. Я прощаюсь. Максим, — я повернулась к мужу, — завтра я пришлю за остальными вещами. Документы на квартиру в верхнем ящике комода. Напомню, что она оформлена в долях, и моя доля — семьдесят процентов. Так что это скорее вам придётся искать, куда деваться.
Но я уже открывала дверь. На пороге обернулась в последний раз.
— Знаешь, что самое грустное? Я действительно любила тебя. И готова была полюбить твою маму, если бы она дала мне хотя бы один шанс. Но вы оба выбрали войну. Что ж, поздравляю, вы победили. Наслаждайтесь своей победой вдвоём.
Я вышла и аккуратно закрыла за собой дверь. Никаких хлопаний, никакой театральности. Просто тихий щелчок замка, отрезавший три года моей жизни.
В лифте я достала телефон и набрала маму.
— Мамуль? Я еду домой.
— Анжелочка? Что-то случилось?
— Да, мам. Я наконец-то приняла правильное решение.
— Мы ждём тебя, солнышко. Папа как раз собирался делать твои любимые блинчики.
Я улыбнулась, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. Но это были не слёзы боли или обиды. Это были слёзы облегчения.
Выйдя из подъезда, я вдохнула холодный вечерний воздух. Город светился огнями, жил своей жизнью, полной возможностей. И впервые за долгое время я чувствовала себя его частью. Свободной частью.
Телефон завибрировал. Сообщение от Максима: «Анжела, вернись. Мама уедет. Давай поговорим».
Я посмотрела на экран и, не отвечая, убрала телефон в карман. Поздно. Слишком поздно для разговоров.
Такси подъехало быстро. Устраиваясь на заднем сиденье, я бросила последний взгляд на окна квартиры. На кухне горел свет, и я представила, как Валентина Петровна суетится у плиты, готовя ужин для своего драгоценного сына. Как Максим сидит за столом, уткнувшись в телефон, не зная, что написать мне дальше. Как они оба пытаются делать вид, что ничего страшного не произошло.
— Куда едем? — спросил таксист.
Я назвала адрес родителей и откинулась на спинку сиденья. За окном проплывали знакомые улицы, но теперь они казались другими. Как будто я смотрела на них новыми глазами.
Телефон снова завибрировал. На этот раз звонок. Я сбросила, не глядя. Потом ещё один. И ещё. Я выключила звук и убрала телефон в сумку.
Пусть звонит. Пусть пишет. Пусть даже приедет к моим родителям — папа не пустит его на порог, если я попрошу. Время разговоров прошло. Время компромиссов тоже.
Я вспомнила нашу свадьбу. Как Валентина Петровна весь вечер рассказывала гостям, что я недостаточно хороша для её сына. Как критиковала моё платье, причёску, даже мой смех. Как Максим отмалчивался, делая вид, что не слышит.
Вспомнила наше первое семейное торжество — день рождения Максима. Как я весь день готовила его любимые блюда, украшала квартиру, звала друзей. А вечером пришла Валентина Петровна с собственным тортом и заявила, что мой «несъедобный». Гости чувствовали себя неловко, я едва сдерживала слёзы, а Максим… Максим ел мамин торт и нахваливал.
Вспомнила сотни мелких и крупных унижений. Замечания о моей фигуре, причёске, манере одеваться. Постоянные сравнения с какой-то мифической Леночкой — первой любовью Максима, которая была «идеальной во всех отношениях». Вечные намёки на то, что я недостаточно хороша, недостаточно умна, недостаточно хозяйственна.
И каждый раз Максим молчал. Или просил меня «не обращать внимания». Или говорил, что мама «не со зла». Или упрекал меня в том, что я «слишком чувствительная».
— Приехали, — голос таксиста вернул меня в реальность.
Я расплатилась и вышла из машины. Родительский дом встретил меня тёплым светом окон и запахом папиных блинчиков, долетавшим даже до крыльца.
Дверь открылась прежде, чем я успела позвонить. Мама стояла на пороге — маленькая, седая, с тревогой в глазах.
Я бросилась к ней в объятия и наконец-то дала волю слезам. Плакала долго, уткнувшись в её плечо, пахнущее домом и детством. Мама гладила меня по голове и шептала что-то успокаивающее.
— Всё хорошо, моя девочка. Всё будет хорошо. Ты дома.
Папа появился из кухни с полотенцем в руках.
— Что этот придурок опять натворил?
— Не защищай его. Я с самого начала говорил, что он маменькин сынок. Но ты же влюбилась…
— Петя, не сейчас, — мама укоризненно посмотрела на него. — Анжела устала. Пойдём, солнышко, я постелю тебе в твоей комнате.
Моя комната осталась точно такой же, какой была, когда я уезжала после свадьбы. Те же голубые занавески, тот же письменный стол у окна, те же фотографии на стенах. Как будто родители знали, что однажды я вернусь.
— Поешь сначала, — мама принесла поднос с блинчиками и чаем. — А потом расскажешь, если захочешь.
Я кивнула, не доверяя голосу. Блинчики были такими же, как в детстве — тонкие, кружевные, с любимым клубничным вареньем.
Папа заглянул в комнату.
— Этот… Максим твой не приедет сюда?
— Тогда скажешь, что меня нет.
