А если правду сказать, хозяйство у Емельяна было большое, хорошее хозяйство, справное. Вот и не хотели бабы идти за него. У каждой же своё дитя есть, а то и несколько. А что — идти в услужницы? Случись что с Емельяном, всё добро девчонке его достанется, а бабонька с выводком под зад метёлкой.
Так и получилось. Да только Авдотья пронырливая баба была, всем пыль в глаза пускала, что детеша на коленях её молила, чтобы не уезжала никуда мамушка, мол, век жить с ней собиралась.
Родных никого у Емельяна не было. Были они пришлые откуда-то. Появился с женой беременной, хату у старика Васютина выкупил, хозяйством быстро обзавёлся. Жили тихо, мирно, больше детей у них не случилось. Стёшу свою любил да баловал. Жену тоже. Запряжёт, бывало, в бричку двух коней и в воскресенье в церковь везёт свою Варю, словно барыню.
А та и правда уж слишком хлипкая была, вся какая-то тоненькая, словно тростинка, бледная, на бабу-то не похожа. Так, девчонка словно не рожавшая. И Стёшка такая же, вся в мать. Руки и ноги словно палки, грудь впалая. Коса только толстая, богатая коса. У той же Махи жиденькие волосы, а сама она справная. Маха словно парнишка — может и в глаз засветить, мало не покажется.
В общем, осталась Авдотья с детьми в доме Емельяновом хозяйничать. Старший-то, Вася, уже на девок стал поглядывать. Губа уже почернела под носом, щетиной волосы растут. Скоро надо будет отделять сына-то, а Авдотье — шепчутся бабы — неужто Стёшкину долю придётся дербанить? А то бабоньки говорят, будто Емельян всё на Авдотью переписал, а она будто из милости держит девчонку-то. Сиротка, мол, куда её?
— Да иди ты! Вот те крест! — сама лично Авдотья по секрету шептала. — Мол, позаботился Емелюшка, мол, любовь промеж нас была страшная. Даже ребятёночка родить хотели. Не успели, мол…
— Скинула? — не поняла глухая бабка Глафира. — Кого скинула?
— Да ребятёнка! — кричат ей в ухо бабы.
— А же ребёнка. Ну-ну. У Прошки у меня в прошлом году от такого же ребёнка уже большенького кобыла скинула. Я ему, чёртому лысому, говорила: «Не гоняй, не гоняй, как оглашённый!» Нет же, кто будет бабку слушать?
— Это же не то, — продолжали бабоньки, не обращая внимания на Глафиру. — Осиротела девчонка, так ещё и отец родной обобрал.
— Ой, не похоже что-то на Емельяна. Уж как он Варю любил, пылинки с неё сдувал, как Стёшу баловал. Нет, что-то тут нечисто.
Авдотья в то время распоряжалась, как хотела, всем, что от отца и матушки Стёше досталось. Васятке она наказывала:
— Ты губу-то подбери. По девкам не бегай, не шкодничай. Подрастёт Стёшка — оженим вас.
— Чего ты, мамка, с ума сбрендила? — возмущался Васятка. — На что мне эта тощая? Я тебе что, собака, кости грызть? Я кот — я сливочки люблю да мяско.
— Тьфу ты, негодный! Сказала, значит, слушай.
— Да не буду я, мамка, на Стёшке жениться! Совсем что ли? Она мне как сестра. Да и не хочу я.
— На улице с голым задом остаться хочешь? Сестру пожалей хоть — Маху.
— Вот пускай Маха на Стёшке и женится! — заржал Васятка.
