— Пап, а кто тот дядя, который выходил из маминой комнаты ночью? — спросила Соня, ковыряя коврик у двери. Олег резко развернулся, ощущая, как волосы на затылке приподнимаются от внезапного озноба. Мир вокруг поплыл, руки казались ему инородными. Неужели он неправильно расслышал? — Какой ещё дядя, Сонечка? — спросил он, пытаясь сохранить невозмутимый тон, но голос предательски дрожал. — Ну, такой… большой… в полосатой кофте. Я проснулась ночью, захотела попить, и видела, как кто-то выходил из вашей с мамой спальни, а тебя там не было… Всё кончено. Больше не будет покоя. Вот она, долгожданная идиллия: трёхкомнатная квартира, утренний кофе в постель по выходным и… «дядя» посреди ночи? — Может, тебе это приснилось? — Олег приблизился к дочери, присел на корточки, заглядывая ей в глаза. — Нет, я точно видела, — нахмурилась Соня. — Он был высокий и от него пахло… духами, не как от тебя. Не совладав с собой, он опустился на пуфик в прихожей, ощущая острую боль в груди. Внутри всё перевернулось, и даже стены, казалось, смотрели на него с осуждением. Что делать, Олег? Может, у ребенка просто разыгралось воображение? Или… Ему хотелось бы сейчас отмахнуться, назвать её фантазёркой, но Соня всегда отличалась честностью, не по годам. И вот теперь — такие откровения, прямо с утра, сразу после недопетой песни у кофеварки. Замысловатый рисунок ковра постепенно растворялся в тумане мыслей. Олег заметил, что не может сосредоточиться. В голове мелькали обрывки фраз, словно снежинки за окном — всегда не вовремя. — А где мама? — неожиданно спросила Соня. — Наверное, на кухне, — машинально ответил Олег. Что будет дальше, как жить дальше? В воздухе витал аромат корицы и печёных яблок — в таких домах часто готовят шарлотку к полднику. Так пахло осенью, в те короткие моменты семейного счастья. Когда все вместе, слышат друг друга, смеются над одной и той же шуткой… и верят в вечную любовь, подобную бабушкиным сказкам, не теряющим актуальности десятилетиями. Но что-то пошло не так. Тихий щелчок выключателя на кухне, и в дверном проёме появилась Лена — его жена, мать Сони, хозяйка этого уютного дома. — Ты чего здесь сидишь, Олежек? — привычным жестом откинула прядь волос со лба. — Уже собираешься? Такси будет через двадцать минут. Он пристально посмотрел на неё, пытаясь разглядеть хоть какой-то намёк, признак, мельчайшую деталь, которая могла бы её выдать. Но Лена улыбалась — искренне, по-домашнему, даже как-то слишком обыденно. — Лена, нам нужно поговорить, — с трудом выдавил из себя Олег. — Прямо сейчас? У меня шарлотка в духовке, Соня не сделала уроки… Что случилось? И снова этот тон — будничный, немного уставший, как будто её действительно больше волнует выпечка, чем разгадка какой-то тайны. Может, Соня ошиблась? Не может быть… Но глаза девочки были серьёзными и какими-то тёмными — слишком взрослыми для восьми лет. — Соня, иди в свою комнату, — почти шёпотом сказал Олег. Дочка поджала губы и ушла, тяжело ступая по ковру, словно вмиг повзрослела. В коридоре повисла тишина — тяжёлая и тягучая, как свежее варенье. — Ну? — Лена слегка нахмурилась, но не испугалась. — Соня сказала, что ночью из нашей комнаты выходил какой-то мужчина. Лена непроизвольно отшатнулась, быстро отвела взгляд, поглаживая себя по запястью. Словно боялась, что слова Олега могут обжечь её. — Ты ей веришь? — только и спросила она. — Я не знаю, кому верить… Но посмотри мне в глаза и скажи — это выдумка? — Олег, я так устала… Всё. Слова иссякли. Между ними выросла стена — из обид, недомолвок, скрытых упрёков и несбывшихся надежд. Олег вдруг почувствовал, что ему трудно дышать: стены давили, шкафы погребали под слоем пыльных воспоминаний. Лена нервно теребила подол халата. Молчание сгущалось, давило на них. — Я не могу отвечать за детские сны, Олег, — наконец сказала Лена. — Ты либо любишь меня, либо подозреваешь. Нельзя делать и то и другое одновременно. — А если по ночам чужие дяди пугают детей — кто тогда виноват? — в голосе Олега зазвучала злость. — Я не знаю, — отрезала Лена. — Если не доверяешь — разводись. Разводись. Такая простая фраза, но острая, как нож, безжалостно разрезает прошлое, настоящее и остывшую шарлотку, которую должны были съесть за ужином. Вот так: Женщина, которую когда-то любил, смотрит тебе прямо в душу — и не чувствует ничего. Ни вины, ни сожаления, ни страсти. Вторник. Вечер. Шарлотка скоро сгорит. Олег поднялся, подошёл к окну и посмотрел на унылый февральский двор. Где ты допустил ошибку? И так хочется закричать: «ВЕРНИТЕ МНЕ МОЮ ЖИЗНЬ!», но крик застревает в горле, как последний кусок засохшего хлеба. Остаётся только стоять у окна, слушать, как закипает чайник, и думать о том, что всё могло быть иначе. Ведь могло же… *** Когда-то давно Олег и Лена пропадали на переменах в университете, болтая без умолку. Занятия казались пустой тратой времени, когда можно было лежать в обнимку на скамейке в парке до наступления сумерек. Он касался её изящных пальцев – длинных, трепетных, невероятно красивых. Ему казалось, что он всю жизнь искал именно эти руки, чтобы держать их в своих, согревать и вести за собой сквозь жизненные невзгоды, думая: «Вот она, моя судьба». Лена в ответ заливисто смеялась и обещала, что вместе они справятся со всем. Ему так хотелось в это верить… И он верил. Пролетели годы – сначала бурная молодость и скромная свадьба, затем рождение Сони, первая ипотека, поломки труб, семь лет, наполненных тысячами мелочей. Казалось, жизнь налаживается. Только вот это «казалось» теперь ядовито шипит на кухне. Тоска… печаль… тягостным грузом лежат на сердце. Олег угрюмо посмотрел на своё отражение в стекле. За окном – заснеженные улицы, голые деревья и скудное мерцание праздничных огней. Кто-то должен обладать способностью всё прощать?.. Он же не был таким человеком. Не умел прощать ни себя, ни других. «Разводись», – словно колокол бьёт в голове. Олег тянется к телефону – сейчас наберёт Юлю, коллегу по работе. Расскажет ей всё, облегчит душу. Но это глупо и стыдно: «Помоги! Я не знаю, что делать…» – кто поймёт его? Мужчина не должен жаловаться. Святая ложь. Мужчинам тоже нужно сочувствие – но некому выслушать, и некуда обратиться. Соня, словно призрак, мелькает в коридоре. Он останавливает её, беря за плечи: – Ты хотела бы пожить с мамой отдельно? – его голос звучит слабо и чуждо. – Почему? – её глаза становятся большими от удивления. – Ничего. Просто спросил. – Он отпускает её и чувствует себя маленьким и беспомощным на фоне высокого шкафа. Похоже, в её душе тоже поселилось сомнение. Олег вдруг вспомнил: когда Соня болела в прошлый раз, Лена всю неделю провела, ночуя в детской. Она списывала всё на усталость, и Олег не придал этому значения. Теперь он вспоминает, как иногда жена принимала душ посреди ночи, как получала странные сообщения и улыбалась в телефон, когда он не видел. Всё это мелочи. Но разве в них дело? Кто не ошибается, кому не бывает скучно в браке? А вот теперь этот «дядя» – как грязное пятно на чистом полотне. Он рисует в своём воображении эту картину: дочь просыпается ночью и идёт на кухню за водой. Кто-то выходит из спальни. Незнакомый запах, чужой. Вспышка ревности, боли – и не любви даже, а отчаянной обиды: «Почему так?» Наивно надеяться, что всё это лишь плохой сон. – А что, если мы ошибаемся? Или это всё мои домыслы? Допустим, это был всего лишь гость. Но не в их доме, не ночью, не так… Вечером в квартире царит тишина. Лена готовит оладьи, Соня рисует пингвина, Олег сидит за ноутбуком, но ничего не печатает. – Ты сможешь меня когда-нибудь простить, если я… совершила ошибку? – неожиданно спрашивает Лена, не поворачиваясь. – Зависит, – бесцветно отвечает он. – От того, что именно ты имеешь в виду? В ответ молчание. На сковороде шипит масло, пузырится тесто. – Если я больше не люблю тебя. Эти слова повисают в воздухе, словно тяжёлые, сырые и холодные куски теста, которыми не станешь никого угощать. – Тогда ты предала нас всех троих, Лена, – произносит Олег с трудом. – Неужели? Она выключает плиту и стоит, повернувшись к нему спиной, не оборачиваясь. В доме всё кажется чужим и незнакомым. Словно море отступает, не спрашивая согласия рыб, камней и моллюсков, которым теперь придётся выживать на суше. Соня перестала напевать свои песенки по утрам. Олег начал заедать обиду чёрствым хлебом. Всё стало фальшивым: запахи, вкусы, разговоры и даже сама квартира. Как будто живёшь чужой жизнью, говоришь чужими словами… Он всё чаще стал ночевать на кухне. Лена молча запиралась в спальне. Зачем? Для кого? Всё понятно, но в то же время ничего не ясно. Однажды вечером Соня вдруг сказала: – Папа, давай я буду жить с тобой. – Почему? – Ты добрый. А с мамой как-то холодно. Сердце сжимается от боли. Вот она, точка невозврата. Даже ребёнок почувствовал, что семья рушится. Олег вдруг вспомнил, как когда-то Лена обещала: – Если мы когда-нибудь поссоримся, ты всегда останешься для меня родным человеком. Как смешно. Теперь они стали чужими даже за одним столом. – Мама, а ты нас любишь? – наугад спрашивает Соня. Лена отворачивается к окну: – Люблю, доченька. Просто… люди меняются. – А разве любовь может так быстро пройти? Этот вопрос застыл в воздухе, словно сосулька, свисающая с крыши. Олег не выдержал и вышел на балкон, закурил. Почему всё так происходит? Почему кому-то счастья хватает на всю жизнь, а у кого-то оно разбивается на осколки к сорока годам? Он вернулся в комнату уже ночью. В квартире горел мягкий свет. Соня спала, Лена тоже. Если бы он был по-настоящему сильным, он бы ушёл тогда, без лишних слов и слёз. Но Олег остался. Всё-таки совесть, долг, а может, просто страх остаться одному? Тяжёлый, неуютный отцовский плед, пустая кровать… Так прошёл месяц. Больше не требовалось никаких объяснений. Они жили, как чужие люди. Он бродил по дому, чувствуя себя никому не нужным. А однажды Олег совершенно случайно возвращается с работы раньше обычного и слышит разговор жены по телефону: – Нет, завтра не получится… Он будет дома. Точно… Всё, целую. Тошнота подступает к горлу. Это уже привычно. Даже не злость, а скорее подавленность и обида. Вот, значит, как. Дожили… Он входит в прихожую. Лена вздрагивает от неожиданности: – Ты рано. – Да… Я уже давно всё знаю, Лена. Вероятно, ему следовало бы повысить голос, потребовать разъяснений, однако энергия покинула его. – Полагаю, твои чувства ко мне угасли, это очевидно, – произносит он ровно, без тени обиды. – Развод – разумное решение. Уладим всё цивилизованно, без лишних драм. – Мне очень жаль, – произносит она едва слышно. – Но, Олег, я не могу иначе. – Понятно. – И невидимая, окончательная точка поставлена. Юрист, тягостные разговоры, раздел имущества, опека над ребёнком. Бесконечный поток бумаг, официальное безразличие людей с чужими глазами. Всё рушится, как будто кто-то вырвал у дома фундамент, и теперь он проседает и трещит на глазах. Друзей почти не осталось. Мама, выслушав его, только вздохнула и спросила: – А нельзя было сохранить семью? Олег не знал ответа. Он остался один – по-настоящему. Даже Соня теперь живёт по расписанию: четверг и суббота – с ним, а всё остальное время – с мамой. Он смотрит на старую фотографию: Лена, Соня и он сам – молодые, счастливые и не подозревающие о том, сколько обид, разочарований и холода их ждёт впереди. Больно. Но что теперь? Время идёт. Люди расстаются. Никто никому не обязан спасать прошлое. Олег превратился в человека, потерявшего все иллюзии. Мудрого? Скорее, опустошённого. Спустя год он стал другим человеком. Он никого не осуждает. Иногда он случайно встречает Лену на лестничной площадке и сухо здоровается с ней. Вся прошлая любовь угасла и оставила после себя лишь горечь. Теперь он понимает, что жизнь, любовь и даже семья – это всё временно. Ничего нельзя удержать силой, ничего нельзя сохранить вопреки обстоятельствам. Соня, взрослея, всё чаще спрашивает его о жизни, о её смысле и о счастье. – Не бойся терять, – однажды говорит ей Олег, – главное, оставайся честной перед самой собой. Она улыбается. По-взрослому, но с надеждой. Может быть, у неё всё сложится по-другому… *** Городская весна отдавала запахом талого снега и кипящим чайником на окне, пробивающимся сквозь серебристый свет утренней зари. Олег перебрался из родного дома в безликую многоэтажку обветшалого района. Одиночество стало таким же обыденным явлением, как зимняя простуда – просто существует, не заставляя забиваться в угол, но и не провоцируя на лишние движения. Сердце билось ровнее, мысли текли тише. Больше никто ничего от него не ждал. Чтобы не утонуть в нарастающей пустоте, по вечерам он иногда составлял план действий. Понедельник – тренажерный зал. Среда – плавание. Пятница – встреча с дочерью. Но каждое утро начиналось с одного и того же: Бессмысленный взгляд на собственное отражение, попытка воскресить в памяти прежний облик. В том, ушедшем в прошлое, зеркале жил открытый, жизнерадостный и немного растерянный мужчина, готовый простить любые прегрешения ради чашки кофе и вечера в приятной компании. Теперь из зеркальной глади смотрел другой человек. Замкнутый, с темными кругами под глазами, резко постаревший за одну зиму. Беспощадный – к себе, к окружающим, к своим надеждам. Иногда в полумраке он почти соглашался: – Лена ни в чем не виновата. Было бы наивно полагать, что кто-то способен сохранить юношескую свежесть на всю жизнь. Люди блекнут, надламываются, выдыхаются… Внутренний критик яростно возражал, но усталость оказывалась сильнее. – И все же… неважно, кто виноват, если в доме погас свет, – как-то вечером произнес он вслух, до блеска намывая окно. Все исчезало: ароматы, обиды, звон посуды на кухне. Лишь тоска почему-то оставалась. Соня повзрослела, словно в одночасье – съемная квартира у матери, новые учебники и какая-то странная, недетская грусть в глазах. По выходным они с Олегом бродили по городу – долго, в тишине, без определенной цели, вышагивая километры по улицам, где каждый уголок казался немного чужим. – Пап, маме хорошо без тебя? – неожиданно спросила Соня, перепрыгивая через лужу. Он стиснул зубы, пытаясь подобрать ответ. – Не знаю, как маме… а мне – станет лучше, когда у тебя появится своя семья. – А мне? Олег замер. – Ты не устала от этих перемен, малыш? – Устала… – уголки губ задрожали. – Просто жаль, что вы не вместе. Что сказать ребенку, у которого отобрали все прекрасные мечты? Он не нашел слов. Просто обнял ее, без лишних объяснений. Люди рождаются, чтобы быть счастливыми, а живут, чтобы научиться терпению. Однажды Соня спросила напрямик: – Пап, ты бы все простил, если бы мама попросила тебя вернуться? Вопрос, поставленный ребром. Он задумался: Прощение – не равнозначно любви. Возвращаться туда, где умерли чувства – значит вдыхать затхлый воздух. И тем не менее – как часто люди притворяются, что все в порядке, когда на самом деле в их постели побывал кто-то другой. – Нет, не простил бы, – откровенно ответил Олег. – Каждый должен отвечать за содеянное. И я, и она. Соня опустила взгляд. – А за что ты себя не простил? – За то, что не заметил, как быстро ты выросла, – с грустью улыбнулся он. Когда Лена снова вышла замуж – за того самого «дядю в полосатой рубашке», новость быстро дошла до Олега, но его это уже не задевало. В тот же день он купил билеты в театр – впервые за долгое время. Не в поисках развлечения. Скорее, чтобы просто жить, не афишируя ни боль, ни воспоминания. Старался избегать дома. Не включал телевизор. Табличка на двери кабинета психотерапевта стала ближе, чем окно родной кухни. – Понимаете, почему вам не спится по ночам? – как-то заметила доктор. – Понимаю. Потому что я все еще живу в прошлом. Так проходили годы. Первая самостоятельная поездка Сони на море. Новый котенок в ее комнате. Все чаще сообщения в телефоне: «Папа, какой свитер посоветуешь?» «Пап, есть законы, по которым люди обязаны любить друг друга всю жизнь?» Он отвечал честно: – Законов нет, есть чувства. Иногда под утро его мучили сновидения – будто он возвращается домой, исправляет ошибки, просит прощения, прощает сам. Сны заканчивались одинаково – он всегда оставался один, даже во сне. Как-то в дождливый декабрь все повторилось в точности до наоборот, только теперь Олег был одинок, а Лена – уже нет. Он сидел в кафе, слушал обрывки разговоров молодых девушек за соседним столиком, потягивая дешевый кофе. – Измена – это не повод для мести, – размышлял он вслух. – Измена – это когда тебе просто перестали доверять. Верить в тебя, в твои слова, в твои поступки, в твое будущее. Соня превратилась во взрослую девушку. Даже голос стал другим, плечи шире. Однажды вечером она не позвонила, а просто пришла в гости. С пирогами. – Пап, я решила уехать, – сказала она, ставя чайник. – В Новосибирск. На стажировку. – Будь счастлива, – только и смог произнести он. В тот же вечер, проводив ее, Олег вдруг осознал: обидам больше нет места. Они покинули его тело, как яд после долгой болезни. Он закрыл старый дневник. И впервые за долгие годы уснул спокойно. Он понял, что жизнь продолжается и после боли. Но в этом нет никакой особой радости. Осенью он встретил Лену на улице – она шла с маленьким ребенком и новенькой коляской. Они стояли напротив, совершенно чужие, и их взгляды на мгновение пересеклись. Она кивнула и пошла дальше. Он – тоже. Были бы они счастливы, если бы тогда все сложилось иначе? Неизвестно. Обычная история. Таких семей миллионы, и все они одинаково устают быть вместе. Олег заглянул в свой старый шкаф – нашел коробку с открытками, фотографиями, нелепыми билетами в кино, куда они так и не попали. Подумал: жизнь удивительно длинная. Все, что казалось концом, на самом деле – всего лишь новый виток. Только человек внутри меняется. Он понял: прощать никогда не поздно, но верить – уже невозможно. Однажды, проснувшись на рассвете от стука капель дождя по подоконнику, он улыбнулся. Впервые за много лет. Вроде бы просто мудрость, а вроде бы и пустота. Такой итог. *** Зима нагрянула врасплох, как обычно, не по плану. Олег прислушивался к гулу радиаторов, кутался в толстый шарф, заваривал терпкий чай. Чудесных преображений не произошло: серебро волос пробилось у виска, тени под глазами въелись в кожу – теперь это часть его облика, как родинка у сказочного волшебника. К своему отражению привык, как к разношенным ботинкам – неудобно, но сносно. Вечера стали тянуться дольше. Время, когда думающие люди остаются наедине с самыми мрачными мыслями. Проходя мимо окон домов, где под елками горками лежали подарки, он ощущал не зависть, а странную ясность: мир за пределами его жилища ему не принадлежал. – Это нормально – быть ненужным, – прошептал он как-то себе. Иногда во сне приходила мать – юная совсем, как в его детстве, полная сил, веселая. Готовила тосты, отчитывала за плохие отметки, целовала в макушку. Олег вдруг осознал: никогда не был по-настоящему счастливым человеком. Всегда себя контролировал, избегал бурных эмоций, мечтал украдкой. И Лена, наверное, устала от этой тишины – от неразговорчивого мужчины, который все страсти держал в себе. А может, она просто натура такая? Зачастую ведь уходит не тот, кто хуже, а тот, кто не может жить без пламени. Олег нередко встречал бывших соучеников. Все сетовали на работу, хвори, скачки валюты, возраст. Каждый третий – в разводе. Каждый первый – разочарован в себе. Он слушал – сочувствовал, но без особого удивления. – У всех всё одно и то же, Олежек, – обронила как-то Валюша с биологического факультета. – А те, кто изображает счастье, просто хорошо адаптируются к обстановке. Ходишь по замкнутому кругу – только у кого-то свет зажигается чуть раньше, а у кого-то – так и не загорается вовсе. Соня приезжала всё реже. Теперь не было даже традиционных пятничных встреч. Жизнь её увела далеко: новый город, работа, друзья, собственные планы. Она звонила по праздникам – иногда поздним вечером, чтобы просто услышать голос отца. Смеялась, вспоминала прошлое. – Пап, я тебе завидую – ты умудряешься ни на кого не сердиться и ни у кого не просить прощения. – Это не мудрость, – отвечал он. – Это утомление. – Не тоскуй, я всегда рядом с тобой в мыслях. Он легко улыбался в трубку, но внутри было пусто. Однажды вечером дверь резко распахнулась – словно вдруг вернулась сама жизнь. На пороге стояла Лена. Повзрослевшая, красивая, с сединой у висков. В руках – плащ и большая сумка, во взгляде – напряжение. – Привет… – неловкая пауза. – Можно? – Конечно, – Олег автоматически убирает кипу газет, приглашает её пройти на кухню. – Я… я не знаю, зачем пришла. Просто проходила мимо – увидела свет, нахлынуло… Каждое слово – как порыв ветра по оголенным нервам. Олег молчит, готовит чай. – Знаешь, когда мы разошлись, мне казалось: вот-вот начнется настоящая жизнь. Я увижу мир, стану другой, счастливой. А потом… – А потом? – спокойно спрашивает он. – А потом поняла, что взрослая жизнь – это не про радость. Это про потери. Про одиночество. Она плачет – не истерично, а тихими, усталыми слезами. Олег впервые за долгие годы чувствует: внутри у него тихо, спокойно, как после долгой бури. – Мы оба виноваты, Лена. Она соглашается кивком. – Ты больше не злишься? – Я уже и не помню, как это. Они пьют чай в тишине. Он смотрит на её руки, когда-то такие близкие. Размышляет о том, как много лет потратил на оправдания, теперь – и не сожалеет, и не рад. – Ты простил меня? – спрашивает Лена, избегая смотреть ему в глаза. – Прости… Я даже не знаю, что такое прощение на самом деле, – Олег криво усмехается. – Есть просто ощущение: ты – это ты, я – это я. Мы выжили. Мы стали чужими, но не врагами. Когда она уходит, он долго стоит у окна, наблюдая, как по асфальту бегут струи дождя. Истинной горечи в душе нет. Всё пережито, всё решено. Старая боль стала как мягкая рубашка – не мешает, не согревает. Холодно. Тихо. Спокойно. В этот вечер Олегу долго не удается заснуть. Затем берет ручку, делает запись в блокноте: «Вся взрослость – расставаться вовремя, не додумывать за других, не винить даже тех, кто причинил боль. Жизнь – вещь неумолимая, и если ты слишком долго ищешь тепла там, где его уже не найти, – сгоришь дотла. Одиночество – это не про пустоту, а про правду». Засыпая, Олег впервые за много лет не чувствует ни обиды, ни надежды. В душе – прозрачный ноль, тихое смирение. И, возможно, только это и есть подлинная мудрость. *** Весна в том году робко заявила о себе, словно опасаясь нарушить тонкий душевный баланс Олега. Он стал замечать, что прохожие на улицах улыбаются без видимой причины. Не из-за любви, не ради кого-то конкретного, а просто потому, что солнце радует своим присутствием дольше обычного. Олег просыпался с первыми лучами. Теперь утро начиналось с неизменного ритуала: чашка некрепкого кофе, тонкий ломтик хлеба, тихая музыка, едва различимая на фоне. Под окном ворковали голуби, кто-то из соседей катил чемоданы: все шло своим чередом, лишь лица менялись. Жизнь продолжалась. Иногда судьба сводила Олега с Соней. Дочь повзрослела, стала самостоятельной и немного отстраненной. В ее глазах все больше сияния и меньше воспоминаний о прошлом. Олег учился отпускать, не цепляясь за страхи и ожидания. «Пап, мне кажется, у меня есть шанс быть счастливой, – как-то поделилась Соня. – Мне не страшно… даже если не получится». Он улыбнулся в ответ: «Быть искренней с собой – это уже половина успеха. Ты идешь своим путем, и я рад быть рядом, когда это возможно». Однажды, когда догорал последний огарок свечи, к нему заглянул дядя Леша, старейшина дома, и за чашкой чая произнес: «Мы, старики, часто тешим себя надеждой, что все будем помнить до конца… Но в памяти остаются не боль и обиды, а запахи, привычки, случайные смешные фразы. Бессмысленно пытаться удержать прошлое – оно все равно ускользнет». Олег утвердительно кивнул: «Теперь и я это понимаю». «Ну и отлично! – рассмеялся Леша. – Значит, не все прожито зря!» Он начал писать письма – не для отправки, а для себя. В каждом – отголосок прожитых лет, признание в том, что ошибаться свойственно всем. В этих письмах он признавался: если бы не горечь расставания, он, вероятно, так и остался бы наивным мечтателем, ожидая чего-то иного. А теперь… он просто научился быть честным с самим собой. В одном из писем он написал: «Не стоит винить людей за их слабости. Любовь рушится не из-за чьей-то злой воли, а потому что две души движутся в разных направлениях. Желать другому добра и тепла, даже когда в твоем сердце пустота, – возможно, это и есть истинная форма любви, устремленной в будущее». Пролетели годы. Соня создала свою семью – делилась новостями, приглашала в гости. Олег шел на знакомый запах детства – в комнате дочери все осталось прежним: плюшевый зайчик, альбомы, старые фотографии. На одном из снимков Лена – еще совсем юная, с глазами, полными надежд. «И мы были счастливы. Пусть и не всегда», – улыбаясь в пустоту, произнес Олег. Он заметил, что тяжесть уходит. Больше не хотелось винить ни себя, ни Лену, ни того «дядю». Все случилось так, как случается у многих. Никто не виноват, каждый просто сделал свой выбор. В этих мыслях – не холод и отчуждение, а смирение. Вечерами он все чаще прогуливался по набережной, дышал полной грудью, радуясь простым радостям жизни. Мимо шли люди – кто-то был озабочен, кто-то слегка пьян, кто-то смеялся, а кто-то держал чью-то руку крепко, словно боясь отпустить. «Каждый держится за свое…», – подумал Олег. Однажды он встретил Лену в парке. Она гуляла с младшим сыном – мальчиком лет шести. «Привет, Олег», – тепло улыбнулась она. Рядом с ней стоял ребенок: «Здравствуйте! Я – Петя». «Олег», – ответил он, внезапно ощущая, что прошлое окончательно отпустило его. Они обменялись парой слов о жизни, общих знакомых, Соне. Ни тени обиды, ни капли злости. Все было спокойно, словно разговор соседей по лестничной клетке. Уходя, Лена обернулась: «Прости меня. За все…» Он покачал головой: «Я уже давно простил». Она улыбнулась в ответ. В тот вечер Олег незаметно для себя заплакал. Слезы были не от боли, а от чего-то, похожего на облегчение и благодарность. Все стало простым, понятным, человечным. А потом наступил август. Соня позвонила: «Папа, а давай ты просто приедешь, посидим, посмотрим старые фильмы? Без всякого повода…» Олег приехал. За чаем все было как прежде: разговоры, улыбки, смех, яблочный пирог. Ему показалось, что тот дом, прежний, не исчез. Он просто улетел вперед – сквозь годы и расставания, оставшись лишь в этих редких, искренних встречах. Уже прощаясь, Соня задержалась в прихожей: «Пап… То, что тогда произошло – это ведь не твоя вина». Он посмотрел ей прямо в глаза: «Все мы в чем-то виноваты, Сонь. Такова взрослая жизнь». Она улыбнулась – мудро, по-взрослому: «Главное – ни за кого не держаться. Тогда легче дышится». Олег шел домой. Медленно, по осеннему городу, где дождь отражался в лужах, а фонари дрожали огоньками на ветру. Он не чувствовал себя молодым, но и не чувствовал себя старым. Он просто жил. Внутри – ни горечи, ни надежды. Лишь осознание того, что все, что казалось концом, стало новым началом. Семья может разрушиться, но жизнь – продолжается. Вместе с улыбками, ароматом шарлотки, нежными руками дочери и даже теплым взглядом бывшей жены, когда-то любимой, а теперь – просто близкого человека. В один из последних ноябрьских дней он открыл окно, прислушался к шуму ветра и подумал: «Жить стоит не для того, чтобы все было правильно, а для того, чтобы принять и свет, и тьму, и свою немалую долю одиночества. Только тогда обретаешь настоящее спокойствие».
«Какой ещё дядя, Сонечка?» — с тревогой спросил Олег, не в силах противостоять гнетущей реальности вечернего разговора
Как долго можно жать на сердца, надеясь, что раны заживают сами?
