Я стояла в дверном проёме кухни, едва касаясь прохладного косяка ладонью. За окном — плотная зимняя тьма, снег ложился на подоконник пушистым слоем, будто отгораживая нас от остального мира. В квартире царила тишина: лишь изредка звякала посуда, нарушая вязкое молчание. Андрей стоял у плиты, неуверенно помешивая что-то в кастрюле. Обычно он избегал кухни, считая её моей территорией, но сейчас его медленные движения казались мне чужими, словно в нашем доме появился посторонний. На столе осталась нетронутая чашка. Я заварила чай ещё утром, когда Андрей вышел на балкон, — тогда мне казалось, что если я не трону этот чай, время остановится, и не придётся вновь возвращаться к произошедшему. Свежий аромат напитка наполнил кухню, но я так и не попробовала его. Чай остыл, как и всё между нами за последние дни. Я наблюдала за Андреем из-за двери, не в силах сделать шаг навстречу. Его плечи были чуть ссутулены, движения осторожны, будто он боялся потревожить что-то хрупкое. Мы оба застряли в этом замкнутом пространстве, где каждый предмет напоминал о прежней жизни. Снег за окном усиливал ощущение отрезанности: казалось, весь город исчез, оставив только нас двоих наедине с этим тяжёлым воздухом. Андрей поставил кастрюлю на плиту, оглянулся и увидел меня. Его взгляд скользнул по мне, но ни один из нас не решился заговорить. Я опустила глаза, ощущая, как между нами вырастает стена молчания. Он хотел быть рядом, но не знал, как подступиться, а я не могла найти в себе силы начать — будто любое слово могло разрушить меня окончательно. Я попыталась незаметно выйти из кухни, но задела локтем чашку. Глухой удар о пол — и чай расплескался по плитке, разлетелись осколки. Я замерла, глядя на дрожащие руки: пальцы невольно сжались, под ними царапнула холодная керамика. Запах чая смешался с металлической ноткой, и мне вдруг захотелось закричать, чтобы этот звук разорвал наконец вязкое молчание. Андрей не сразу двинулся с места. Он растерянно смотрел на меня, но не ушёл, не отвернулся, не спрятался за стеной — только молча протянул мне полотенце, держа его обеими руками. Я почувствовала, как раздражение нарастает: его помощь казалась мне неуместной, я отстранилась, почти вырвав ткань из его пальцев. Он чуть отступил, но не убрал руку, не оставил меня одну с лужицей чая и осколками. Мы оба застыли: он — с полотенцем, я — с осколком в руке. Я быстро собрала осколки, бросая их в раковину с излишней силой. Под пальцами царапала крошка керамики. Андрей стоял рядом, но не вторгался в моё пространство. Только теперь я заметила, как напряжённо он сжимает уголок полотенца. — Я сама, — выдохнула я, не глядя на него. Он промолчал, и в этой тишине я вдруг услышала, как стучит его сердце — или это моё? В гостиной я накинула на себя плотный халат и села на диван, скрестив руки на груди. Андрей сел напротив, осторожно, словно боялся потревожить что-то неведомое. Запах мандариновой кожуры, которую я только что очистила, смешался с остаточным ароматом чая. Я смотрела на него, не в силах избавиться от ощущения, что между нами теперь пропасть. — Я хотел бы объясниться, — начал он тихо, голос его был приглушён, будто слова застревали где-то в горле. — Объясниться? — я резко подняла голову. — После всего, что ты сделал, тебе кажется, что слова могут что-то изменить? Я скрестила руки крепче, словно защищаясь от холода, который проникал под ткань халата. Его жесты были неловкими: он перебирал пальцами край подушки, не зная, куда себя деть. — Я не… Я боюсь тебя потерять, — произнёс он неожиданно для самого себя. — Я знаю, что не заслуживаю, чтобы ты меня выслушала. Но мне страшно. Ты — всё, что у меня есть. Я вспомнила, как утром наблюдала за ним из-за двери кухни: тогда он казался чужим, но сейчас в его голосе прозвучало что-то настоящее. Всё равно я не могла поверить, что человек, которого я знала столько лет, мог так поступить. Моя убеждённость, что предательство невозможно простить, была как панцирь, и я боялась хоть на миг его приоткрыть. — Ты боишься? А мне не страшно было, когда я поняла… когда всё это случилось? — голос сорвался на хрип. — Я больше не знаю, как тебе верить.
Андрей не отвёл взгляда. На его лице не было привычной маски спокойствия — только усталость и растерянность, которые я заметила, когда он подал мне полотенце. Он, кажется, хотел что-то сказать, но замолчал, опустив голову. Я почувствовала, как внутри меня что-то сдвинулось: злость и усталость уступили место пустоте.
Мы долго сидели в молчании. За окном шуршал снег, напоминая о том, что зима здесь не заканчивается, а только крепчает. Я обняла себя за плечи, пытаясь согреться, но холод исходил не снаружи — он был где-то глубоко внутри. Андрей поднялся, подошёл к столу и зажёг маленькую свечу, поставив её между нами. Я взяла в ладони кружку с ещё тёплым чаем и почувствовала, как дрожь постепенно отступает.
Я смотрела на него сквозь дрожащий свет. Слова застревали у меня в горле, но я всё же прошептала:
— Мне не хватает того, что было… той близости, которая исчезла.
Он сел напротив, не отводя глаз. Его пальцы легли рядом с моими на столе, не касаясь, но я ощутила это движение — осторожное, как шаг по тонкому льду. Я подняла взгляд и встретила его глаза: в них не было ни жалости, ни оправданий, только усталое ожидание и едва заметная надежда.
Я позволила себе не отстраняться. Мы сидели рядом, и я впервые за эти дни почувствовала, что могу слушать. Снег за окном продолжал свой бесконечный танец, шурша по стеклу, а в комнате становилось чуть светлее от огонька свечи.
Мы не спешили. Я дотронулась до его пальцев, и он не убрал руку. Мы вместе убрали осколки с пола, не произнося лишних слов. В этом простом движении было больше, чем в любом объяснении: я позволяла себе доверять снова, шаг за шагом, не требуя невозможного.
В молчании между нами появилось спокойствие. Свет свечи отражался в окне, а наши ладони соединились на столе.
