— Ты ведь придёшь на новоселье? — голос сестры звучал весело, даже с каким-то вызовом.
Лиза сжала телефон так, что костяшки побелели.
— Нет, — ответила она коротко.
— Почему?
Лиза прикрыла глаза, вдыхая воздух через нос, как училась в моменты, когда особенно хотелось сорваться. Как можно объяснить сестре, что ей просто противно? Что каждая новая деталь этой ситуации делает её ещё больнее?
— Просто не хочу, — наконец сказала она.
— Ну как знаешь, — сестра хмыкнула, и Лизе даже показалось, что она пожала плечами. — Родители будут, тётя Люда тоже обещала прийти. А у тебя, наверное, важные дела?
— Наверное, — пробормотала Лиза и, не попрощавшись, сбросила вызов.
Она положила телефон на стол и посмотрела в окно. Седьмой этаж, маленький балкон, за которым — только темнота и мерцающие окна соседних домов. Тесно. Душно. Вечером дети передрались из-за игрушки, свекровь опять что-то ворчала, муж устало молчал. Обычный день в их маленькой, набитой людьми квартире.
А Света теперь живёт одна. В новой квартире.
Лиза стиснула зубы и снова услышала в голове голос матери: «Ну ты же с семьёй, у тебя муж, дети. А Светка одна…»
Говорили так, словно она, Лиза, всю жизнь ходила по ковру из золота, а Светка бедняжка несчастная. Хотя Лиза тоже помнила, как сестра откладывала деньги на машину, как жаловалась, что хочет переехать, но никак не может накопить. Родители тогда качали головой: «Ну что ж, значит, пока живёшь с нами».
Но потом они нашли способ. Продали дачу, взяли кредит, купили ей квартиру.
А Лизе когда-то помогли? Нет. Лиза опустила голову.
— Всё хорошо? — в дверном проёме появился муж, вытирая руки полотенцем.
— Да, — голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки.
Он шагнул ближе, присел рядом.
— Опять думаешь об этом?
Она кивнула.
— Я их не понимаю, — прошептала Лиза. (продолжение в статье)
– Людмила Ивановна, давайте не так громко, – Ксения отступила на шаг, чувствуя, как сердце стучит в груди, словно пойманная птица. – Я не говорила, что жалко. Просто… это неожиданно.
Свекровь прищурилась, её тёмные глаза сверкнули, как два острых лезвия. Она шагнула вперёд, и Ксения невольно попятилась, будто защищая свою территорию – маленькую прихожую их городской квартиры, где пахло свежесваренным.
– Неожиданно? – Людмила Ивановна фыркнула, бросая сумку на пол с глухим стуком. – Я, значит, сыну жизнь отдала, а теперь мне даже на вашей дачке отдохнуть нельзя?
Ксения глубоко вдохнула, пытаясь не сорваться. Она знала этот тон – смесь обиды и напора, которой свекровь мастерски владела. За три года брака с Ильёй Ксения научилась распознавать, когда Людмила Ивановна просто проверяет границы, а когда готова идти до конца. Сейчас, судя по её сжатым губам и воинственной позе, это был второй случай.
– Пойдёмте на кухню, чаю выпьем, – предложила Ксения, стараясь звучать спокойно. – Поговорим.
Кухня была маленькой, но уютной: деревянный стол, покрытый клетчатой скатертью, пара стульев с потёртыми спинками и окно, за которым виднелся серый московский двор. На подоконнике стояла горсть глиняных горшков с базиликом и мятой – Ксения любила возиться с растениями, это успокаивало. Но сейчас, глядя на свекровь, которая уселась за стол, как королева на трон, она чувствовала, как всё внутри сжимается.
– Я не понимаю, чего ты упираешься, – начала Людмила Ивановна, принимая кружку с чаем. – У вас дача пустует половину лета. А я что, много прошу? Хочу недельку пожить у воды, подышать воздухом. В моём возрасте это здоровье, между прочим!
Ксения села напротив, обхватив свою кружку, словно это был спасательный круг. Дача у озера – их с Ильёй маленький рай. Двухэтажный домик из бруса, окружённый соснами, с деревянной террасой, где по вечерам пахло смолой и водой. Они купили его два года назад, вложив все сбережения и взяв кредит. Это было место, где Ксения могла выдохнуть после бесконечных рабочих дедлайнов, где она с Ильёй сидела у костра, глядя на звёзды, и где они мечтали о будущем – о детях, о грядках с клубникой, о собаке, которая будет бегать по участку.
– Людмила Ивановна, дача не пустует, – мягко, но твёрдо сказала Ксения. – Мы с Ильёй почти каждые выходные там. Это наше место. Где мы отдыхаем.
Свекровь закатила глаза, отхлебнув чай с таким звуком, будто это был последний глоток воды в пустыне.
– Отдыхаете, – передразнила она. – А я, значит, должна в своей квартире задыхаться? Ты знаешь, сколько я за коммуналку плачу? А курорты эти ваши – цены как за самолёт! Я что, не заслужила пару дней у воды?
Ксения почувствовала, как в груди закипает раздражение. Она знала, что свекровь живёт одна в просторной трёшке в центре города. Знала, что Людмила Ивановна обожает драматизировать, но мысль о том, что её дача – её убежище – может стать чьей-то ещё, вызывала панику.
– Мы можем помочь вам с путёвкой, – предложила Ксения. – Найдём недорогой пансионат у воды, Илье будет приятно…
– Пансионат! – свекровь хлопнула ладонью по столу, и кружка звякнула. – Ты меня в дом престарелых отправить хочешь? Я ещё не старуха, Ксения!
Дверь в прихожей хлопнула, и в квартиру вошёл Илья. Его тёмные волосы были взъерошены ветром, а в руках он держал пакет с продуктами. Увидев мать, он замер, и его лицо осветилось улыбкой.
– Мам, ты здесь? – он шагнул к ней, обнимая. – Почему не предупредила?
– А зачем предупреждать? – Людмила Ивановна смягчилась, но в её голосе всё ещё звенела обида. – Я думала, сын будет рад видеть мать. А тут, оказывается, я уже лишняя.
Ксения сжала губы, чувствуя, как знакомое чувство вины, которое свекровь умела мастерски вызывать, подкрадывается к ней. Илья бросил на неё взгляд – смесь удивления и вопроса.
– Мам, о чём ты? – он поставил пакет на стол и сел рядом. – Что случилось?
– Твоя жена не хочет пускать меня на вашу дачу, – свекровь скрестила руки на груди. – Я попросила недельку пожить там, отдохнуть у озера. А она… она мне про пансионаты какие-то рассказывает!
Илья повернулся к Ксении, и в его глазах мелькнула растерянность.
– Ксюш, это правда? – спросил он тихо.
Ксения почувствовала, как горло сжимается. Она ненавидела, когда её ставили в такое положение – будто она злодейка, которая не пускает бедную свекровь отдохнуть.
– Илья, я просто сказала, что мы часто бываем на даче, – она старалась говорить спокойно, но голос дрожал. – Это наше место. Мы туда ездим, чтобы быть вдвоём.
– Вдвоём! – Людмила Ивановна фыркнула. – А я, значит, не семья?
– Мама, перестань, – Илья нахмурился, но Ксения видела, что он разрывается. Её муж был добрым, иногда слишком. Он не умел говорить «нет» своей матери, и это всегда было слабым местом их брака.
Два дня спустя Ксения и Илья ехали на дачу. В машине висела тяжёлая тишина, нарушаемая только шорохом шин по асфальту и далёким гудением грузовиков. (продолжение в статье)
Наше с Кириллом счастье помещалось в сорока восьми метрах. Именно такой была наша двухкомнатная квартира в панельной девятиэтажке на окраине города. Не подарок молодоженам от щедрых родителей, не ипотечная кабала, а моё наследство. Самое ценное, что оставила мне после себя бабушка. Эти стены помнили её запах — ванильный торт и сухие травы, — а теперь впитывали аромат нашей молодости, нашей любви, наших планов.
Мы сидели на кухне за вечерним чаем, и я ловила себя на мысли, что абсолютно счастлива. За окном моросил осенний дождь, а у нас внутри было сухо, тепло и по-домашнему уютно. Кирилл рассказывал что-то смешное про своего коллегу, а я смеялась, глядя на его живые карие глаза. Он был моей противоположностью — порывистый, эмоциональный, иногда ветреный, но именно это и притягивало меня, всегда немного занудную и привыкшую всё планировать.
— Настюш, слушай, кстати, — он потянулся за печеньем, и его тон изменился, стал чуть более легкомысленным, что всегда означало какую-то просьбу. — Мама звонила.
— Передавай привет, — улыбнулась я. Отношения со свекровью, Галиной Ивановной, у меня были ровными, без особой теплоты, но и без конфликтов. Она жила в старом районе, в такой же «хрущёвке», и мы виделись раз в месяц за обязательным воскресным обедом.
— Так в том-то и дело. У неё там, в общем, небольшой потоп случился. Соседи сверху забыли воду закрыть, пока в отпуск уезжали. Теперь у мамы в зале люстра с потолка свисает, обои мокрые. Ремонт делать надо, капитальный.
— Боже мой! — я искренне испугалась. — Галина Ивановна в порядке? Она не пострадала?
— Да нет, всё нормально, успела из-под потока ускакать, — он махнул рукой, но я заметила, как избегает моего взгляда. — Но жить там сейчас невозможно. Влажно, холодно, плесень может пойти. Я сказал, что она может к нам переехать. Ненадолго. Недельку, максимум две. Пока самое страшное не устранят.
В воздухе повисла пауза. Моё идеальное вечернее спокойствие дало трещину. Мы с Кириллом почти никогда не оставались вдвоём в первые годы отношений, вечно кто-то гостил: его друзья, мои подруги. И вот только полгода назад мы наконец зажили своей парой, своей семьёй. Мне безумно нравилось это ощущение — только мы двое в нашем общем пространстве.
— Кирилл… Неделю? — осторожно начала я. — Ты же знаешь, у нас всего две комнаты. И мы оба работаем из дома иногда. Будет тесно.
— Настень, ну это же мама! — его голос стал упрашивающим, тем самым, против которого я не могла устоять. Он подвинул свой стул ко мне и обнял. — Она одна. Папа нас давно бросил. Я не могу оставить её в такой ситуации. Она же не чужая мне женщина, правда?
Он посмотрел на меня своими преданными глазами пса, и моё сопротивление начало таять. Он был прав. Это же форс-мажор, чрезвычайная ситуация. Как я могу быть такой эгоисткой?
— Конечно, не чужая, — вздохнула я. — Ладно. Пусть приезжает. Но только на неделю, да? А то ты знаешь, как я…
— Знаю, знаю! — он радостно меня перебил и звонко чмокнул в щёку. — Ты моя умница! Я ей сразу позвоню! Она так обрадуется!
Он уже схватился за телефон, а у меня на душе было странно тревожно. Я загнала эту тревогу подальше, списав её на свою врожденную интровертность и нелюбовь к переменам.
Галина Ивановна появилась на пороге нашей квартиры через три дня. Не с маленькой дорожной сумкой, как я ожидала, а с огромным, видавшим виды чемоданом на колёсиках и двумя объемистыми авоськами.
— Внучок! Родной мой! — она первым делом обняла Кирилла, будто не видела его несколько лет, а не пару недель. Потом её взгляд упал на меня. — Настенька, золотце! Простите старуху за беспокойство. Вы мои спасители!
Она пахла резкими духами и влажной шерстью. Её приезд сразу же изменил атмосферу в доме. Тишина сменилась громкими восклицаниями, а размеренность — суетой.
— Ой, какая у вас уютная клетушка! — восхищенно сказала она, проходя в гостиную. Её взгляд скользнул по стенам, мебели, как бы оценивая стоимость и пригодность. — Прямо гнёздышко. А можно мне мой чемоданчик в эту комнату пристроить? — она указала на нашу спальню.
— Нет, мам, — весело ответил Кирилл, подхватывая чемодан. — Мы тебя в гостиной на диване разместим. У нас тут раскладушка отличная.
— Ах, да, конечно, в гостиной, — её улыбка на мгновение потухла, но тут же вспыхнула с новой силой. — Я вам, детки, не помешаю? Вы уж скажите, если я что-то не так сделаю. Я тихая, как мышка.
Она развязала авоськи, и на наш журнальный столик посыпались баночки с соленьями, свёртки с пирожками и целый пласт домашней колбасы.
— Это вам, мои хорошие, от моей подруги Людочки, с мясокомбината. Вы же мясо почти не покупаете, экономьте, экономьте, — она многозначительно посмотрела на меня, и я почувствовала укол неловкости.
Вечером, лёжа в кровати, я прислушивалась к доносящимся из зала звукам. Галина Ивановка громко сопела, ворочалась, и скрип дивана отдавался в моих висках.
— Кирилл, — прошептала я. — Ты уверен, что это всего на неделю?
— Абсолютно, — он уже почти спал, обняв меня. — Как только просушат её потолок, она сразу же уедет. Потерпи, солнышко. Она же мама.
Я повернулась к стене, глядя в темноту широко открытыми глазами. Где-то в подсознании уже зашевелился крошечный, но настойчивый червячок сомнения. Семь дней, я мысленно повторила про себя, как мантру. Всего семь дней.
Но что-то подсказывало мне, что этот недельный визит может оказаться той самой миной, что способна взорвать моё маленькое, уютное счастье на этих сорока восьми метрах.
Неделя, о которой мы договорились, подошла к концу. Галина Ивановна не собиралась уезжать. Более того, она, казалось, и не помнила об этом сроке. Её чемодан, вместо того чтобы стоять наготове у двери, расползся, заполнив собой пространство вокруг дивана. На спинке обосновалась её кофта, на моём любимом кресле — вязание, а на полках в ванной теснились баночки с мазями и шампуни, пахнущие сильно и настойчиво, как аптека.
Тихой мышкой, как она себя обещала, она не была. Её присутствие ощущалось во всем, с утра до вечера. Она вставала раньше нас и непременно включала на полную громкость телевизор в зале, где новости дикторов смешивались с её громкими комментариями.
— Ой, смотри-ка, опять цены подняли! Кирилл, а ты свою Настю не балуешь ли? Экономить надо!
Я замирала на кухне с чашкой кофе, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Кирилл обычно отмахивался, уткнувшись в телефон.
— Мам, не начинай. У нас всё нормально.
Но она не слышала. Она уже переключалась на следующую тему, и её голос доносился до меня гулким эхом:
— И что это за занавески такие светлые? Практически белые! Совсем не практичный цвет. Я вам свои старые, тёмные, принесу, не пропылятся же добром.
Моё пространство медленно, но верно переставало быть моим. Я открыла шкаф в поисках своей любимой кружки и не нашла её. После пяти минут поисков я обнаружила её на самой дальней полке, заставленной банками с соленьями. Мою дорогую кофейную пару, подарок от мамы, Галина Ивановна отодвинула со словами «чтобы не разбить», зато на самом видном месте красовалась её потрёпанная эмалированная кружка с отбитой ручкой.
Однажды вечером я решила приготовить ужин — рыбный суп по бабушкиному рецепту. Я достала кастрюлю, разложила продукты. Галина Ивановна зашла на кухню, будто случайно.
— О, супчик? — поинтересовалась она, заглядывая через мое плечо. — А картошечку мелко так режешь? Надо крупнее, детка, чтобы наесться можно было. И лучку маловато. Давай-ка я.
Она буквально выхватила у меня из рук нож и принялась с грохотом рубить лук и картошку так, как считала нужным. Я стояла в стороне, чувствуя себя гостьей на собственной кухне. Мой рецепт перестал быть моим.
Но самой болезненной стала история с вазой. Небольшой хрустальной вазой в форме лебедя. Её купила ещё моя прабабушка, и она была единственной вещью, которая пережила все переезды и войны в нашей семье. Для меня это был не просто хрусталь, это была память. Я бережно хранила её в серванте, доставая только по самым большим праздникам.
В один из дней я вернулась с работы раньше обычного. В прихожей пахло лукницей и чем-то кислым. Я прошла в зал и замерла. Галина Ивановна, напевая себе под нос, вытирала пыль с серванта. А на столе, рядом с тряпкой, лежала ваза. Моя ваза. И в ней красовался пучок жёлтых искусственных цветов, купленных, видимо, в ближайшем переходе. (продолжение в статье)
