Пять лет назад Анна похоронила маму. За год до нее ушел отец.
Родители прожили вместе 60 лет. Вырастили троих детей. Помогли поднять семерых внуков. Застали одну правнучку. Уважаемые люди, любимые многими. С огромной дружной родней и многочисленными друзьями. Всех любили, всех привечали, всем помогали.
Тогда, во время одних и вторых похорон Анна не проронила ни слезинки.
– Молодец, хорошо держишься, – говорили родственники.
– Ты – бесчувственная, – втихаря укорял старший брат, который не стыдился своих слез.
Сестра отчаянно не рыдала, но нет-нет и утирала набежавшие слезинки.
Анна не плакала. Не могла. Вернее: была абсолютно спокойна. Как внешне, так и внутренне. Нет, скорбное лицо она, конечно, надела. Но это так, для порядка.
Осиротевшая окончательно после ухода матери, она ничего не чувствовала. Ничего! Никакого ощущения горя, никакой скорби.
Наоборот: она говорила не только себе, но и другим:
– Слава Богу все кончилось. Они прожили по 80 лет. Всего, чего хотели – добились. Большая семья, достойная старость. А что ушли, так мы все скоро там будем.
Она не рисовалась, не играла какую-то роль. Она, действительно так думала. Думала и ничего не чувствовала…
Потом были девять дней, сорок. Когда после поминок на годовщину родственники разъехались, Анна сказала сестре:
– Не знаю как ты к этому отнесешься, но… Представь: у меня исчезло пятно псориаза на затылке.
– Новый препарат нашла? – спросила та, вытирая тарелки.
– В том то и дело: ничего не искала и практически не лечила. Само исчезло.
– Да ладно.
– Смотри…
Сестра стала осматривать затылок Анны. Огромное пятно, которое она тысячу раз сама обрабатывала специальными мазями, действительно, пропало. Даже метки не осталось.
– Невероятно, – обронила сестра, – со школы мучилась… Чудо какое-то…
– А я думаю, что нет никакого чуда. Просто я, наконец, расслабилась.
– Ты хочешь сказать…
– Да, я хочу сказать, что они ушли, и болезнь ушла. Честно говоря, Я даже не сразу заметила.
– А что, вполне может быть. Я вообще не представляю, как ты все это выдержала.
– Привыкла. Да и выбора не было. С детства научилась любить и ненавидеть одновременно…
В семье перекос с воспитанием начался, когда средняя дочь Аня пошла в школу. Ее напористый, упрямый нрав раздражал соседей, учителей и пугал родителей.
– Надо ломать, – однажды сказал матери отец, и та ‒ промолчала.
Почему отец решил, что истязаниями добьется своего, теперь уже никто не узнает.
Только жизнь Ани превратилась в настоящий кошмар. Ее наказывали резиновым ремнем за малейшую провинность. А потом – разговаривали как ни в чем ни бывало.
Летом девочка ходила в колготках, чтобы никто не видел синяков на ее ногах.
При этом более серьезные проступки старшего брата никто не замечал. Более того: его безумно любили, всегда хвалили и ставили Ане в пример.
Единственным человеком в семье, который жалел Аню после побоев была младшая сестренка. Пятилетняя малышка гладила плачущую Аню по голове, обнимала и шептала на ушко, чтобы никто не слышал: «Не плачь, Анечка, не плачь». А сама дрожала как осиновый листочек. Видимо думала, что ее ждет то же самое.
Сломать Аню не получилось. Она так и осталась напористой, веселой, никогда не унывающей. Чего ей это стоило – знает только она.
После тридцати ее здоровье пошатнулось. Постоянное пребывание в стрессе привело к ряду заболеваний нервной системы.
С родителями Аня не конфликтовала. Если в семейных разговорах иногда вспоминала побои, то слышала в ответ:
– Не придумывай. Ничего подобного не было.
«Ну не было, так не было», – думала Аня и не пыталась доказывать обратное.
Удивительно, но с годами отношения с отцом переменились в лучшую сторону, а вот с матерью… Близости как не было, так и не появилось.
Когда родители болели, а болели они перед кончиной очень тяжело, Аня делала все, что положено. Помогала, ухаживала, старалась поддержать.
За день до смерти, мать сказала ей:
– Не хочу, чтобы ты думала, будто я тебя не любила. Я, может, только тебя и любила, потому что ты – такая же, как я.
В тот момент Аня, а ей было уже почти 50, поняла, что никогда не ошибалась насчет отношения к ней матери. Потому как зачем говорить дочери о любви, если она очевидна? О ней говорят, когда ее нет, но нужно как-то оправдаться.
Последнее время Анну мучает совесть. «Что со мной не так? – периодически спрашивает она сама себя, – почему я живу так, будто раньше и не жила вовсе? Почему мне стало проще и легче? Почему только теперь я чувствую себя свободной?»
Она снова делает все, что положено: поминает родителей в церкви, молится сама, часто бывает на кладбище.
А покоя все равно нет.
И скорби нет…
Полное безразличие, отягощенное чувством вины за это самое безразличие.
И вот как теперь с этим быть?
P. S. Ставьте лайк и подписывайтесь на мой канал
