— Пап, а почему у меня глаза карие, а у тебя голубые? — Мишка, пятилетний и любопытный, смотрел на Максима с ложкой варенья во рту.
Они сидели на кухне, пили чай. Мишка тыкал ложкой в банку с малиной, слизывал сладкое и ждал ответа. Максим замер, чашка чуть не выскользнула из рук. Он глянул на сына — на эти темные, почти черные глаза, и впервые за пять лет что-то внутри кольнуло.
— Ну… — протянул он, пытаясь придумать, что сказать, — наверное, от мамы. У нее глаза темные.
— У мамы зеленые, — возразил Мишка, сморщив нос. — Я вчера смотрел, когда она мне про медведя читала.
Максим хмыкнул, но улыбка вышла натянутой. Он поставил чашку на стол, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Зеленые? Точно, у Кати глаза зеленые, яркие, как трава после дождя. А у него — голубые, как у отца. Откуда тогда у Мишки такие темные?
— Может, от бабушки достались, — сказал он, потрепав сына по голове. — Ешь давай, философ маленький.
Мишка кивнул и снова занялся вареньем. А Максим встал, подошел к окну. За стеклом лил дождь, капли барабанили по подоконнику. Он смотрел на улицу, а в голове крутился этот детский вопрос. Пять лет он растил Мишку, радовался каждому его шагу, каждому слову. А теперь что-то не сходилось.
—
Максим и Катя поженились семь лет назад. Ему было тридцать, ей двадцать восемь. Познакомились на свадьбе у друзей — он был свидетелем, она бегала с подружками невесты. Катя смеялась, танцевала, ее светлые волосы развевались, как солнечный свет. Максим влюбился сразу, а через год позвал ее замуж прямо в их съемной однушке, с кольцом, на которое копил с каждой зарплаты.
Жили они нормально. Он чинил машины в автосервисе, она рисовала рекламу в агентстве. Через год после свадьбы Катя забеременела. Максим чуть с ума не сошел от радости — носился с ней, покупал витамины, красил детскую в голубой. Мишка родился в феврале, немного раньше срока. Когда его вынесли из роддома, Максим разревелся прямо в коридоре.
— На тебя похож, — сказала Катя, улыбаясь с больничной кровати.
— Да? — Максим взял сына на руки, разглядывая его сморщенное лицо. Глаза были закрыты, но он поверил ей на слово.
Первые годы прошли быстро. Мишка рос шустрым, с темными кудряшками и улыбкой, от которой все внутри теплело. Максим вкалывал на работе, чтобы купить квартиру — их общую мечту. Катя сидела в декрете, потом вернулась в агентство, часто задерживалась. Он не спорил — ей нравилось работать, а он ее любил.
Но теперь, глядя на дождь, он начал вспоминать. Ее звонки «с работы», когда она шептала и быстро отключалась. Запах чужих духов на шарфе — резкий, не ее. И тот раз, когда она приехала из «командировки» с синяком на шее, сказала: «Дверью стукнулась». Он верил. А зря.
—
На следующий день Максим взял отгул. Позвонил в сервис, соврал, что простыл, и остался дома. Катя уехала в офис, Мишку отвезли в садик. Он сидел на диване, смотрел на их фото с моря — все трое улыбаются, мокрые после волн. Мишкины глаза на снимке казались темнее, чем он думал раньше.
Он встал, подошел к шкафу. Там, среди Катиных платьев, стояла коробка с надписью «Документы». Она всегда говорила: «Не лезь, это рабочее». Но сегодня он открыл. Внутри были счета, бумажки, а сверху — старый конверт с ее почерком: «Мише, когда вырастешь».
Максим разорвал его. Там лежал листок, исписанный мелко и торопливо:
«Миша, мой мальчик. Если ты это читаешь, значит, пора знать правду. Твой папа — не Максим. Его зовут Алексей. Мы с ним работали вместе, и я любила его. Это была ошибка, но ты — не ошибка. Ты мой свет. Прости».
Он перечитал три раза, пока буквы не поплыли перед глазами. Алексей? Максим вспомнил его — коллега Кати, высокий, с темными глазами, всегда с какой-то ухмылкой. Он заезжал к ним разок «по делу», пил пиво, шутил. А теперь эти глаза смотрели на Максима из Мишкиного лица.
Он плюхнулся на диван, листок выпал из рук. Пять лет он растил чужого ребенка, думая, что это его сын. А Катя молчала, готовила ему ужин, спала рядом. Как она могла?
—
Катя вернулась вечером, усталая, с сумкой на плече. Максим ждал на кухне, письмо лежало на столе.
— Ты рано, — сказала она, снимая пальто. — Заболел?
— Читай, — он кивнул на листок, голос был как лед.
Она замерла, потом подошла, взяла бумагу. Лицо стало белым, как мел.
— Где ты это нашел? — шепотом спросила она.
— В твоей коробке, — отрезал он. — Сколько лет ты мне врала, Катя?
Она села, сжимая письмо. Слезы покатились по щекам, но Максиму было наплевать.
— Я не хотела, чтобы ты знал, — сказала она тихо. — Это было до Мишки. Один раз… я думала, он мой.
— Один раз? — он хлопнул по столу, чашки задребезжали. — Ты родила от другого, а я пять лет думал, что он мой! Как ты вообще могла мне в глаза смотреть?
— Я любила тебя, — крикнула она, вставая. — Я хотела семью! Алексей — это была ошибка. Он ушел из агентства, уехал, я осталась с тобой. Мишка — наш, Максим, ты его растил!
— Наш? — он шагнул к ней, голос сорвался. — У него его глаза! Я каждый день в них смотрел и не знал! А ты молчала!
Катя закрыла лицо руками, заплакала навзрыд.
— Я боялась, — выдавила она. — Боялась, что ты уйдешь. Думала, со временем это пройдет.
— Пройдет? — он горько хмыкнул. — Ты мне жизнь украла, Катя. И Мишку. Он не мой.
Она подняла голову, слезы текли, но голос стал тверже.
— Он твой сын, — сказала она. — Ты его отец. Не по крови, а по всему остальному.
Максим отвернулся, чувствуя, как внутри все рушится. Он вспомнил, как учил Мишку ходить, как сидел с ним ночами, когда резались зубы. А теперь что? Чужой? Или все-таки его?
—
Неделю он ходил как зомби. Спал на диване, с Катей почти не разговаривал. Она пыталась завести разговор, но он отмахивался. Мишка, ничего не понимая, тащил его играть в машинки, и Максим через силу улыбался. Но каждый раз, глядя в эти карие глаза, он чувствовал укол.
Он нашел Алексея в соцсетях. Тот жил в другом городе, работал в IT, был женат, двое детей. Максим написал: «Ты знаешь, кто такой Миша?» Через час пришел ответ: «Да. Прости. Я не хотел тебе мешать».
Максим смотрел на сообщение, чувствуя, как злость сменяется пустотой. Алексей знал. И молчал. Как Катя.
Вечером он ушел в гараж — там, среди железок и старой машины, было легче дышать. Открыл пиво, глотнул, но вкус пропал. И вдруг заплакал — тихо, как мужик, который не хочет, чтобы его услышали. Слезы капали на пол, он вытирал их рукавом. Плакал не только из-за Кати, но и из-за себя — того, кто был счастлив пять лет назад.
Катя пришла через час. Стояла в дверях, мокрая от дождя, в старом свитере.
— Уходи, — буркнул он, не глядя.
— Нет, — ответила она тихо. — Я останусь, пока ты не решишь.
— Что решу? — он встал, швырнув бутылку в угол. — Ты мне все сломала, Катя!
— Я знаю, — она шагнула ближе. — Я виновата. Но Мишка не виноват. Он тебя любит. Ты его папа.
Максим сжал кулаки, слова били по нервам.
— А если я уйду? — спросил он. — Что тогда?
— Тогда он останется без отца, — сказала она, голос дрогнул. — И я без тебя. Я уйду сама, если ты не сможешь простить. Но подумай о нем.
Он молчал, глядя на нее. Ее зеленые глаза блестели от слез. И он понял: она права. Мишка не виноват.
—
Прошел месяц. Максим не ушел. Остался ради сына — или того, кого считал сыном. С Катей жили как чужие: спали отдельно, говорили только о делах. Но каждый день он смотрел на Мишку и чувствовал, что любовь никуда не делась.
Однажды Мишка принес из садика рисунок — кривой, но яркий. На нем были три фигурки: высокий с голубыми глазами, женщина с зелеными и мальчик с карими.
— Это мы, — сказал он, улыбаясь. — Ты, мама и я.
Максим взял листок, горло перехватило. Он обнял сына, прижал к себе.
— Да, малыш, — сказал он тихо. — Это мы.
Катя стояла в дверях, смотрела на них. Он кивнул ей — не прощение, но начало. Она улыбнулась впервые за долгое время.
Через год Максим простил ее. Не совсем, но достаточно, чтобы жить дальше. Мишка рос, его карие глаза больше не резали душу. Максим понял: кровь — ерунда. Важно то, что он дал этому мальчику. И что тот дал ему.
Статьи и видео без рекламы
С подпиской Дзен Про
