Платформа вокзала Екатеринбурга пахла осенней сыростью и дымком от ларька с шаурмой. София поправила шерстяной шарф, вдохнула воздух, напоенный ароматом мокрых кленовых листьев, и шагнула в вагон №9 поезда «Урал», следующего до Новосибирска. В руках она сжимала потёртый томик Ахматовой — подарок бабушки на последний день рождения. В купе №13 её уже ждали трое: сухонькая старушка в вязаной кофте цвета брусники, её супруг с морщинистым лицом, напоминающим карту Сибири, и молодой мужчина, уткнувшийся в книгу Стейнбека. Его пальцы, обхватывающие переплёт, были украшены чернильным пятном на указательном — словно татуировка вечного студента.
— Садись, милочка, места хватит, — кивнула старушка, подвинув корзинку с клубками шерсти. Пряжа алого цвета вывалилась на сиденье, напоминая капли крови на снегу. — Я Валентина Ивановна, а это мой Пётр Сергеевич. А парня-то как звать?
— Николай, — оторвался мужчина от книги. Его голос звучал как тёплый бархат, контрастируя с пронзительным взглядом серых глаз.
София пристроилась у окна, любуясь трещинкой на столешнице — она извивалась, как река Исеть на старинных картах. Занавески с выцветшими ромашками пахли нафталином, а чемодан стариков, обклеенный наклейками из Сочи-1978, подмигивал ей радужным дельфином.
— Вам далеко ехать? — спросила Валентина Ивановна, доставая спицы.
— До Новосибирска. Работаю в школе, каникулы закончились.
— А мы в Тюмени сойдём, — вздохнул Пётр Сергеевич, постукивая костяшками по столу. — Там у нас дача. Смородину надо укрывать до первых заморозков.
Николай отложил книгу. На обложке мелькнуло название — «Гроздья гнева».
— А я до Омска, — сказал он. — Командировка.
— Ой, да мы почти соседи! — оживилась старушка. — София, вы ж в Новосибирске, это же через Тюмень!
Девушка кивнула, ловя взгляд Николая. Он улыбнулся, и в уголке его губ появилась ямочка, словно кто-то нарисовал её карандашом.
Когда поезд тронулся, Валентина Ивановна завела речь о своей бывшей профессии.
— Тридцать лет детей учила! — гордо сказала она, доставая из сумки глобус размером с апельсин. — Этот Петя мне подарил на серебряную свадьбу. Видишь, София? Вот здесь, — она ткнула в Австралию, — у нас сын живёт. Инженер, мост через Сиднейскую бухту строит.
— А я БАМ прокладывал, — добавил Пётр Сергеевич, разворачивая газету. — В 70-х по тайге с геологами шастал. Медведи, понимаешь ли, как соседи были.
Николай слушал, подпирая ладонью подбородок. София заметила, как он незаметно рисует что-то на полях книги — изгиб женской шеи, ветку рябины.
— А вы кем работаете? — спросила она, чтобы разрядить тишину.
— Архитектором. Восстанавливаю старые здания по всей России. Вон, — он ткнул пальцем в окно, — в прошлом месяце ампирную лепнину на доме купца Колокольникова реставрировал.
— Ой, да вы романтик! — воскликнула Валентина Ивановна. — Пётр, доставай-ка провизию. Пора ужинать.
На столе появилось пиршество: солёные грузди в банке с фиолетовой крышкой, чёрный хлеб, нарезанный неровными ломтями, и горшок с мёдом, пахнущий липовым цветом. София достала свой пирог с брусникой — испечённый по рецепту бабушки из Шадринска.
— Угощайтесь, — смутилась она. — Только тесто, кажется, подгорело…
— Ерунда, — Николай отломил кусок. — В армии ели сухари с плесенью — и то благодарили.
Старики засмеялись, вспомнив, как в 80-х везли на поезде тухлую селёдку, а проводник принял её за химическую атаку.
— А я вам чай заварю! — Валентина Ивановна достала холщовый мешочек. — Травы сама собирала: чабрец с Уктусских гор, мята с берегов Исети…
За чаем Николай рассказал, как в детстве сбегал с уроков читать Брэдбери в заброшенной водонапорной башне на улице Куйбышева.
— Родители думали, я наркоман, — усмехнулся он. — А я там фрески рисовал — звёздные войны и летающие города.
София слушала, обхватив чашку руками. Ей вдруг захотелось рассказать о своём тайном убежище — чердаке старого дома в Кургане, где она писала стихи, которые никому не показывала.
Когда за окном сгустились сумерки, Пётр Сергеевич достал колоду карт 1962 года выпуска.
— В «Козла» сыграем? — Он лукаво подмигнул. — Только предупреждаю — за полвека брака я ни разу супруге не поддался!
Николай оказался достойным соперником. София заметила, как его пальцы ловко прятали козыри, а взгляд вычислял комбинации. Когда он нарочито проиграл третью партию, она шепнула:
— Вы же специально ошиблись с козырями?
— Всё ради того, чтобы продлить этот вечер, — признался он.
Валентина Ивановна покачала головой:
— Петь, хватит мучить молодёжь. Пора спать.
Но дед упрямо разложил пасьянс «Паук», бормоча что-то о судьбе, сплетённой из восьми ног.
Ночью София не могла уснуть. Свет синей ночник-лампы выхватывал из темноты профиль Николая — он лежал на верхней полке, уставившись в потолок. Вдруг вниз опустился листок. На обороте билета до Новосибирска было написано:
«Не спится. Давайте переписываться. Расскажите, о чём мечтали в 15 лет?»
Она улыбнулась, достала ручку с фонариком (подарок учеников ко Дню учителя) и ответила:
«Хотела стать балериной, но выросла до 180 см. Вы?»
Через минуту пришёл ответ:
«Мечтал сбежать в мореходку. Но испугался, что в очках не возьмут. Ваш рост — это прекрасно. Вы как берёза у моего окна».
Они писали до рассвета, передавая записки через щель между полками. Николай рисовал смешные карикатуры — себя в виде ёжика с линейкой, её — в образе цапли с тетрадью. В одной из записок он признался:
«Когда вы смеётесь, мне кажется, что в купе залетели солнечные зайчики». Утром стариков уже не было — они вышли в Тюмени, оставив на столе пирог в форме сердца и записку: «Молодые, не дурите. Номер нашего дачного участка: 45. Приезжайте за смородиной».
Николай и София провели день, придумывая небылицы о пассажирах:
— Вон тот мужчина в шляпе — шпион, — шептала София. — Видишь, как он нервно сжимает портфель? Там микрофильмы!
— А та бабушка с кошкой — вовсе не бабушка, — подхватил Николай. — Это переодетый профессор, изучающий язык кошачьих жестов.
К вечеру, когда за окном замелькали огни Омска, Николай собрал вещи.
— Мне тут выходить… — Он взял её руку. — София, я…
Она молчала, глотая комок в горле. Всё уже было сказано в записках: он — одиночка, разочаровавшийся в любви после армии; она — вечная мечтательница, прячущая стихи в стол.
Поезд остановился. Николай вышел на перрон, помахал рукой. София прижалась лбом к стеклу, наблюдая, как его фигура растворяется в толпе.
Когда поезд дёрнулся, она уткнулась лицом в ладони. Слёзы падали на страницы Ахматовой, размывая строчку: «Но навеки сердце грустнее…»
— Эй, плакса, — раздался знакомый голос.
Николай сидел рядом, с билетом до Новосибирска в руке. На лацкане его пиджака красовался значок — крошечный серебряный вагончик.
— Как…
— Договорился с проводником. Сказал, что забыл документы в… — он покраснел, — в последнем вагоне.
Она рассмеялась сквозь слёзы. Николай стёр её слёзы с щеки рукавом:
— Ты — мой последний вагон, София.
За окном мелькали огни, сливаясь в золотую реку. Где-то под колёсами стучало: «Ты-не-один, ты-не-один». Через год они стояли на той же платформе в Екатеринбурге. Николай нёс чемодан с наклейкой «Сочи-1978» — подарок Петра Сергеевича.
— Готова к новому маршруту? — он показал билеты до Владивостока.
София кивнула, поправляя шарф. В кармане её пальто лежала записка из прошлого: «Если это читаешь — значит, я рядом. Навсегда».
Поезд тронулся, увозя их туда, где кончаются рельсы и начинается жизнь.
