На плите бурлил овсяный суп с грибами, в духовке подрумянивались хачапури. Лиля всегда старалась закончить день запахами уюта — так легче было перешагнуть через усталость, сбросить шум офиса и остаться наедине с собой. Она только стянула резинку с волос, когда в дверь позвонили. Звонок был долгий, громкий и чужой — не как у курьера и не как у соседей.
— Лиля, открой! — окликнул её Паша из прихожей. Он только пришёл с работы и, снимая ботинки, пытался справиться с замком. — Тут… эм… родственники приехали.
— Какие родственники? — Лиля уже шла к двери, всё ещё в офисной блузке, с распущенными волосами.
Перед ней стояли плотная женщина в цветастом пальто и мрачный мужчина с чемоданом. Женщина неуверенно ухмыльнулась.
— Ну, узнала? Я же Галина Викторовна, тётка твоего Пашки! Вот, это Виталик мой, муж.
Не дожидаясь приглашения, она шагнула внутрь, распахнула куртку, кивнула на чемодан.
— Мы на недельку. Пока без определённого плана. Гостиницы нынче дорогие, а вы — свои. Ну, вы же не против?
Лиля глянула на Пашу. Он отвёл взгляд, будто всё ещё надеялся, что это просто сон.
На кухне пахло тестом и грибами, но атмосфера уже испортилась. Гости сели за стол как на своей кухне. Галина хвалила «ароматненький супчик» и в третий раз просила соль. Виталик отхлебнул из кружки и поморщился.
— А кофе у вас нормальный есть? Или только эта растворимая жижка?
Лиля сдержалась.
— Растворимый. Завтра купим зерновой.
— Купим, — с улыбкой повторила Галина. — Значит, ты завтра и на рынок пойдёшь? Говорят, в Москве мясо дорогое, но уж нам хоть курочку купи. Мы не привередливые.
— Мы мясо не покупаем, — отрезала Лиля. — И гости заранее спрашивают, а не с поезда заходят.
— Ну-ну, не кипятись, — кивнула Галина, разрезая хачапури. — Столичное гостеприимство — оно, видать, с сюрпризом. Ну давайте, хозяева, обслуживайте! Посмотрим, как у вас тут заведено.
Позже, когда Галина уснула с сериалом в наушниках, а Виталик храпел на диване, Лиля сидела в ванной с закрытой крышкой унитаза, держала телефон и дышала глубоко, чтобы не заплакать.
Она набрала маму.
— Мам, они у нас. Просто приехали. Без предупреждения. Ввалились с чемоданами, командуют, едят, как в столовке, и всё недовольны. Я их кормлю, убираю, а они морщатся, как будто я их насильно сюда затащила.
— Ох, Лиля, — вздохнула мама. — А Паша что?
— А Паша глаза прячет. Говорит: «Это же тётя». Боится, мол, обидеть. А меня не жалко.
— Доченька, ты добрая, но не тряпка. Ты не домработница. Хочешь, я приеду, поставлю всех на место? — мама усмехнулась. — Или сама справишься?
— Я справлюсь. Просто пока не знаю как. Надо как-то поумнее, чтобы и они поняли, и Паше щёлкнуло.
— Тогда действуй мягко, но уверенно. Сначала пусть почувствуют, что ты — хозяйка. И что бесплатный сыр только в мышеловке.
Лиля повесила трубку с новым ощущением: в ней что-то щёлкнуло, и это уже не была усталость — это была решимость.
Утром Лиля выложила на стол свежую кашу — без масла, без сахара. Подала каждому по кружке слабого чая и села напротив.
— Сегодня я на работе допоздна. В морозилке овощи, в шкафу гречка. Виталик, вы же с руками — гляньте на смеситель в ванной, там подтекает.
— Это что, вы нас на подработку взяли? — хрипло засмеялась Галина.
— Что вы. Просто у нас принято: если в доме живёшь — помогаешь. Я так воспитана.
Они переглянулись.
После завтрака Виталик вытер рот бумажной салфеткой и с шумом бросил её на стол. Галина же вздохнула, потыкала ложкой в кашу и небрежно соскребла её в мусорное ведро.
— Извини, Лилечка, но это просто невозможно есть. Ты же в офисе работаешь, не повариха. Может, Виталик завтра мясо пожарит, а?
Она рассмеялась, но смех у неё вышел жёсткий, неприятный.
Лиля стояла в дверях кухни и смотрела, как её старания отправляют в урну. Что-то внутри в ней защёлкнуло, как тугая пружина.
Она ушла в спальню, закрыла дверь и, дрожащими пальцами, набрала номер матери.
— Мам, привет. Они, похоже, решили устроить гастрономический бунт. Моё — не едят. Морщатся, плеваться готовы. Только что кашу мою в мусор скинули. Думаю, пора действовать.
— Действовать — это правильно. Ты не ресторан, и дом твой — не бесплатный пансионат. Они же не дети, сами должны соображать, как себя вести. Хочешь — могу приехать и поставить их на место, прямо как в девяностых!
— Спасибо, мам, но я хочу сама. По-хитрому. Чтобы и Паше дошло, и им неповадно было.
— Ну тогда включай фантазию. Ты умная, ты справишься. Главное — знай себе цену.
Лиля повесила трубку с новым ощущением: в ней уже не осталось сомнений — только спокойное, упрямое «пора».
На следующее утро Лиля встала раньше всех. Она бесшумно разложила на столе хлебцы, нарезала огурцы и сварила жидкий кофе без сахара. Когда Галина вышла из комнаты, зевая и потягиваясь, стол уже выглядел как рацион санатория.
— Это всё? — нахмурилась она, садясь. — А где нормальная еда?
— В холодильнике. Овощи и крупы на полке. Можете сварить себе кашу или суп. Там ещё вчерашние макароны остались.
Галина осмотрелась, как будто проверяя, не скрыта ли где тарелка с котлетами.
— А ты?
— А я сегодня не готовлю. У нас демократия: каждый сам за себя.
Виталик подошёл следом, посмотрел на стол и уселся молча, с видом обречённого. Съел один хлебец, за которым пошёл кашель.
— Хлеб каменный! — буркнул он.
— Это цельнозерновой, очень полезный, — с улыбкой уточнила Лиля.
Когда они ушли в комнату, Лиля подошла к Паше, который всё это время сидел, опустив глаза в телефон.
— Я им больше не прислуга, ясно? — сказала она спокойно. — Или ты объяснишь им сам, или я. Но у меня есть работа и жизнь. И я не собираюсь их посвящать людям, которые здесь временно, но ведут себя как владельцы квартиры.
Паша тяжело выдохнул.
— Я поговорю.
Но до разговора дело не дошло.
В тот же день Галина решила помыть фрукты, но при этом уронила в раковину тарелку и разбила её. Когда Лиля вечером пришла с работы, её встретил запах жареного лука и гора грязной посуды.
— Мы готовили борщ, — объявила Галина, — но не нашли уксуса, поэтому чуть кислинки добавила сама.
Оказалось, в кастрюле — борщ с лимонной кислотой, изредка плавающими в нём сосисками.
Лиля не стала спорить. Она взяла кастрюлю, вынесла её на балкон и поставила туда, как будто это эксперимент. Потом пошла в душ, долго стояла под горячей водой, а вечером набрала маму.
— Мам, я больше не могу. Я старалась быть вежливой, мягкой, но они… они просто плюют в лицо. И Паша… Он всё видит, и молчит.
— Значит, пора сделать последний шаг. Пусть почувствуют, что жить у тебя — это не бесплатный курорт, — сказала мама. — Надо не ругаться. Надо включить хозяйку. Жёстко, но вежливо. Пускай сами бегут…
На следующий день Лиля выключила вайфай, убрала заначку с вкусностями, перестала стирать и убирать. Вместо этого она включила музыку для медитации, поставила аромалампу и спокойно занималась йогой прямо в комнате, где сидели гости.
— Эм… — попытался что-то сказать Виталик.
— Тихо, пожалуйста. Я в позе осознанности. Это помогает справиться со стрессом, — мягко ответила Лиля, не открывая глаз.
Галина шептала мужу в кухне, но в доме уже царил новый порядок: либо ты уважаешь границы, либо ты чужой.
Но однажды граница всё же была пересечена слишком глубоко.
В тот день Лиля проснулась с головной болью и тошнотой. Вечером, возвращаясь с работы, она нашла Виталика, развалившегося в её кресле с ногами, и Галину, кричащую в телефон:
— Да ну, ничего они тут не сделали! Всё как в музее — ни тебе еды нормальной, ни внимания!
А потом добавила громко, без намёка на вежливость:
— Ну да, у нас тут как в гостинице, но без сервиса. Женщина тут совсем с катушек съехала.
Лиля словно рухнула внутрь себя. Она не ответила. Просто закрыла дверь, прошла мимо, надела пальто и вышла.
Она не пошла на работу. Она доехала до клиники и попросилась к терапевту без записи. Сидя напротив врача с глазами полными слёз, она прошептала:
— Я не справляюсь. Меня трясёт от звонков, звуков, их голосов. У меня нет сил.
После осмотра врач строго сказал:
— У вас нервное истощение. Вы держитесь на силе воли, но организм уже орёт о помощи. Вам нужен покой. Срочно.
Когда она пришла домой и сказала это Паше, он помолчал и только выдавил:
— Ну, я подумаю, как быть…
— Не думай, — сказала она тихо. — Я еду к маме.
Она собрала сумку, обошла гостей молча, и вышла.
Прошла неделя, потом вторая. Лиля приходила только забрать вещи. Галина делала вид, что её не замечает. Паша ничего не предпринимал. Он словно замер между двумя реальностями — семьёй и родственниками.
А потом родственники уехали. Внезапно, с недовольными лицами и без благодарности. Просто собрали чемоданы и ушли.
В квартире повисла тишина. Паша сидел на кухне, глядя на пустую чашку.
Вечером он приехал к Лиле с цветами. Он долго стоял на пороге, не решаясь войти. Потом опустился на колени.
— Прости. Я дурак. Я не сразу понял, что семья — это ты. Не мама, не брат. Ты. Я… я не хочу без тебя.
Лиля смотрела на него долго. Очень долго. А потом медленно обняла.
Прошёл месяц. Они снова жили вместе. Потихоньку обустраивали жизнь, убирали то, что разрушилось.
Однажды вечером у Паши зазвонил телефон. Он посмотрел на экран, поморщился, ответил и сразу напрягся.
— Привет, брат… Ага… Что?.. Все трое детей?.. С экскурсиями?.. На неделю?
Лиля повернулась к нему с вопросом в глазах.
— Нет, — резко сказал Паша в трубку. — Мы не принимаем гостей. У нас нет условий. Живите где хотите, но не у нас.
Повесив трубку, он сел рядом с Лилей.
— Лучше один раз сказать «нет», чем потом скорая помощь и валерьянка. Ты тогда чуть не слегла. Больше такого не будет.
Она обняла его за плечи.
— Знаешь, я так горжусь тобой сейчас.
— А я горжусь тем, что выбрал тебя. И теперь не дам в обиду — ни себе, ни тебе.
Они сидели в тишине, но это была уже другая тишина. Спокойная, крепкая, настоящая. Такая, которая бывает только там, где установлены границы — и где тебя по-настоящему слышат.
