Мария стояла у раковины и с остервенением драила кастрюлю от вчерашней гречки. Вода булькала в слив, пена стекала по руке, а в голове клокотала не гречка — мысли. Злые, вязкие, как недоваренный суп в кастрюле.
На кухню ввалился Алексей, зевая так, будто всю ночь мешки таскал, а не дрых на левом боку, уткнувшись в подушку, как грудной младенец.
— Ты вчера с мамой опять созванивался? — без поворота головы спросила Мария, всё ещё теряя кастрюлю, как будто та была виновата во всех её бедах.
— Ну, да, — протянул Алексей, почесывая затылок. — У неё труба капает, потолок желтеет. Говорит, к соседям уже течёт. Надо срочно менять стояк.
— Надо, — резко ответила Мария, бросив губку в раковину. — Только не за наш счёт.
Он замолчал. Она слышала, как он переступает с ноги на ногу, как в школе на родительском собрании, когда директор вызывающе глядит в глаза.
— Маш, ну это не просто ремонт, там реально хана всему. Ей восемьдесят три, у неё пенсия восемь с половиной. Ну, не возьмётся же она сама трубы менять.
— Да пусть ЖЭК и меняет. Квартиру приватизировала? Приватизировала. А значит, собственник. Всё сама.
— Ты же понимаешь, что ЖЭК — это полгода минимум.
— А машина наша? Мы четыре года копим, Лёша. Четыре. Я уже клянусь, мне «Матиз» снится в эротических снах. И каждый раз, когда я открываю этот счёт в приложении, чтобы полюбоваться нашей мечтой — бац — минус двадцать тысяч. То у мамы твои кроссовки сгорели, то у неё якобы сантехник-вор…
— Ну не якобы, — тихо вставил Алексей. — Он реально украл фен и духи.
— Духи! Откуда у твоей мамы духи на восемь тысяч, Лёш?
Он промолчал.
Мария вытерла руки о фартук, сорвала его с себя и швырнула на стул.
— Знаешь, что самое мерзкое? Что она называет меня «эта бухгалтерша». Даже не Мария. Даже не жена твоего сына. Бухгалтерша. Словно я тебе чеки считаю, а не ужин готовлю.
— Она просто не привыкла, — попытался смягчить Алексей. — Ты у неё ассоциируешься с чем-то… чужим.
— Ага. С порядком и деньгами. А это она ненавидит всем сердцем.
Алексей вздохнул и сел за стол. Глаза усталые, плечи опущены. Вид у него был такой, как у мужика, который пришёл за кредитом, но случайно попал на приём к проктологу.
— Она мне вчера сказала, что ты, видите ли, бесплодная. Что я на старости лет останусь без наследников, потому что “взял себе карьеристку с сушёными яичниками”. Ты понимаешь, что она вообще несёт?
— Она это сказала тебе в лицо? — Мария села напротив, скрестив руки на груди.
— Ну… не прям в лицо. По телефону. Но голос был громкий. И мама… мама у нас без тормозов.
— Да ты гений, Лёша. Гений. Чего ж ты мне не сказал? Хотел сюрпризом оставить? Типа, угадай, где у тебя нет яичников — в комментариях?
— Да ну хватит, — буркнул он. — Я сам в шоке был. Наговорила с три короба. И про бесплодие, и что ты якобы меня из дома выманила. Типа, если бы не ты, я бы с ней жил. Представляешь?
— А ты что ответил? — Мария вжалась в стул. Сердце бухало в груди как кастрюля на плите — громко и нервно.
— Что это бред. Что ты — моя жена, что мы вместе. Что мне тридцать четыре, и я не обязан жить с мамой. Что взрослые дети живут отдельно. Но она…
— Она, небось, расплакалась?
— Да.
Мария скривилась.
— Конечно. Слезы — её валютный фонд. Только они у неё конвертируются исключительно в манипуляции.
— Маш, ну я понимаю, ты злишься…
— Я не злюсь, Лёша. Я устала. Это разные вещи.
В этот момент раздался звонок. Не в дверь. На телефон. Алексей резко взял трубку, не глядя, кто звонит. Мария с первого гудка знала — Ольга Петровна. Её голос был слышен даже через динамик.
— Алёшенька, я тут посидела, поплакала… Всё-таки ты мой единственный… сынок… Можешь хоть трубы посмотреть? Ну или просто… заедь. Мне страшно одной в квартире. Вдруг опять воры?
— Мам, не сейчас, — тихо сказал Алексей. — Я на работе. Мы позже поговорим.
— Ах, работа, работа… А жена твоя на кухне сидит? Она меня слышит? Ну и отлично! Скажи ей, что из-за её жадности я, возможно, утону в собственном доме!
— Мам, всё, пока.
Алексей сбросил звонок. Он смотрел в одну точку, как будто там была дверь в другую реальность. Где нет его матери. Где нет конфликта. Где можно просто жить. Дышать.
Мария встала, взяла телефон, открыла Сбербанк Онлайн и с кислой ухмылкой показала мужу экран.
— Смотри. Счёт. Наш. На машину. Помнишь?
— Маша…
— Ещё один перевод — и считай, ты перевёл свою мать к нам жить. Хочешь?
Он молчал.
— Тогда выбери, Лёш. Сейчас. Или мы, или она. Я больше в этом доме на троих не живу. У меня одного мужа хватает. Слушать о себе гадости и за это ещё и платить я не готова.
— Ты ставишь ультиматум?
— Нет, я ставлю точку.
Он встал. Взял куртку. Сказал:
— Я поеду. Посмотрю, что там с трубой.
— Езжай, — кивнула Мария. — Только смотри, не останься там на ПМЖ. С твоей мамой — всё возможно. В следующий раз она заявит, что я вселилась в тебя по доверенности.
Алексей захлопнул дверь. Глухо, беззвучно, как сердце, в котором выключили свет.
Алексей ехал к матери на автобусе. На машине он бы доехал быстрее, но ехать на той самой машине, которую они собирали копейка к копейке… было как-то неправильно. Или даже подло.
Он смотрел в окно, как мимо проносятся старые хрущёвки с облезшими балконами и перекошенными спутниковыми тарелками. Вот где-то среди таких же домов — его детство. Вот среди таких же стен — женщина, которая родила его, вырастила, таскала на секции, кормила макаронами с поджаркой и верила, что он — инженер от Бога.
А теперь эта женщина говорит про его жену гадости, орёт в телефон, что «в доме этой бухгалтерши пахнет уксусом и ненавистью» и требует заменить трубу. За счёт любви сына.
Он вышел у своего старого подъезда. Под ногами — лужа, запах канализации и весеннего тепла, перемешанного с разочарованием. Ольга Петровна встретила его в дверях, как будто ждала под дверным глазком минут двадцать. На ней — розовый халат, давно потерявший форму и цвет, и любимые тапки с надписью «Love» на изношенной подошве.
— Алёшенька, я уж подумала, ты не приедешь… — всхлипнула она, прижимая руку к груди, как актриса дешёвого сериала.
— Мам, не начинай, — устало бросил он, проходя в прихожую.
Квартира была как всегда: старый ковёр с оленями, плюшевый медведь на телевизоре, аромат лука и валидола. Всё это — родное и… отталкивающее одновременно.
— Вот, глянь, — она повела его на кухню. — Видишь, течёт?
Он посмотрел. Да, текло. Капало прямо на линолеум, образуя тёмное пятно.
— Я же не просто прошу, Лёша, — с нажимом проговорила Ольга Петровна. — Я в отчаянии. Ты мой сын. Ты же не бросишь мать?
— А ты можешь не оскорблять мою жену? Хотя бы ради вида?
— Мария тебя тянет на дно, — сдержанно произнесла она. — Она делает из тебя чужого человека. Смотрит на меня, как на врага народа.
— А ты ей улыбалась, когда она приносила тебе цветы. Помнишь?
— Улыбалась. Потому что глупая была. Надеялась, что ты образумишься.
— Образумлюсь?! — Алексей сжал кулаки. — Мама, она моя жена. Не случайная девка. Не соседка по койке. Мы вместе шесть лет. А ты всё ведёшь себя так, как будто она мне временно дана в аренду.
— Потому что шесть лет — это не повод плевать в колодец! Я тебя растила. Я одна тебя вытащила. Я пахала, чтобы ты в институт поступил. И теперь, выходит, всё это ради женщины, которая считает меня старой маразматичкой?
— Ты же сама только что назвала её «бесплодной»! — сорвался он. — Кто так делает?
— А кто так делает, Лёша? Кто? Кто настраивает тебя против родной матери? Кто отговаривает тебя приезжать, даже когда у меня трубы текут и давление за двести?
— Ты не знаешь, что она переживает, — устало выдохнул он. — Каждый раз, как ты звонишь, она сидит и молчит потом полдня. А потом уходит в спальню и тихо плачет. А я сижу на кухне и смотрю, как падает очередной градус нашего брака.
Ольга Петровна подошла к нему. Тихо. Почти ласково.
— А ты подумай, Лёша. Кто тебе ближе — жена или мать?
Он молча надел куртку.
— Я вызову сантехника. Заплачу сам. Сбережений у нас почти не осталось, но мне всё равно. Мне важнее сохранить брак, чем трубы.
— Брак? — зло прошипела Ольга Петровна. — Это ты называешь браком? Ты стал чужим. Ты стал… её.
— А ты, мама, стала мне чужой, — тихо сказал Алексей. — Не из-за Маши. Из-за того, что ты не хочешь принять, что я вырос. И у меня другая семья теперь.
Он хлопнул дверью.
Дома его ждал чемодан. Маленький, чёрный, тот самый, с которым они ездили в Кисловодск два года назад. На нём — жёлтая наклейка «Приоритет» с аэропорта. На нём — записка.
«Я у Лены. Не звони. Мне нужно подумать. Мария.»
Он присел на диван. Медленно. Как будто в нём вдруг отключили кости. Посмотрел на стену. На пустоту. На вечер, который наступил внезапно и окончательно.
Телефон гудел. Сначала писала мать. Потом Лена. Потом неизвестный номер — это, видимо, сантехник.
Алексей отключил звук. Он сидел в темноте. Один. Между двух женщин, которые обе считали его «своим». И обе — не спросили, хочет ли он быть «собственностью».
Алексей не спал три дня. Он перебирал воспоминания, спорил с собой, думал о том, что было бы, если бы он вернулся к матери и сказал бы всё, как есть. Но когда мысли о матери начинали захлёстывать его, он сразу представлял Марии — её нежные руки, как она готовит завтрак, как переживает каждую ссору, как они вместе с ней спорят о будущей машине. Он представлял её ту, которая верила в него даже тогда, когда он перестал верить в себя.
Мария… Она была его женой, и это было всё. Всё, что он знал, всё, что он любил. И вдруг это… Всё, что они строили, рушилось из-за трёх несчастных месяцев с Ольгой Петровной. Эти месяцы стали вечностью.
Он решил вернуться домой. Но не просто вернуться, а стать честным. Не с ней, не с матерью, а с собой.
— Мария, я не могу без тебя.
Так он решил начать разговор. Без упрёков, без претензий. Только правда. Только слово, которое не предает. Он не знал, как она воспримет его, но знал, что если не скажет сейчас, то потеряет всё.
Когда он вошёл в квартиру, Мария сидела на кухне. На столе стояла пара чашек, пустая банка с медом и липкая бумага от бананов. Она была в том же самом халате, что и раньше. И в её глазах было какое-то новое отчаяние.
— Ты ушёл к ней? — спросила она, не поднимая глаз.
— Я не уходил. Я возвращаюсь. Я просто… должен был это понять.
Мария поставила чашку. Тихо.
— Ты принял решение? Или мне ещё ждать?
Он не знал, как ответить. Не знал, что сказать. Он думал, что сказал всё, но каждое слово, которое он произносил, вырывалось каким-то невидимым судорогом.
— Я не могу всё время бегать по кругу, Мария. Тебе не нужно быть частью этой войны. Я знаю, что ты не заслуживаешь этого.
Она вздохнула, закрыв глаза. Она не говорила. Она просто сидела и ждала.
— Я хочу тебе помочь. Сказать тебе всё. Но не знаю, как. Может быть, я ошибся, что вообще начал этот разговор, — он подошёл к ней и присел. — Ты для меня… всё. Ты — моя семья, а она…
— Не надо. Ты уже сказал, — перебила его Мария, встала, взяла стакан с водой и допила его до дна. — Просто делай, как хочешь. Это твоя жизнь, твоя мама. Ты и так уже определился, где я в этом месте.
Тишина снова села между ними, и он чувствовал, как её слова входят в него остриём ножа.
— Ты права, я многое потерял. Я потерял… время. Я думал, что могу быть хорошим сыном, но забывал, что я муж. Ты мне веришь?
Она не ответила. Просто посмотрела на него. И это было даже хуже, чем молчание.
Ночью Алексей снова взял телефон. И снова — не был уверен. Десять минут назад он сказал себе, что хочет быть с Марией, а сейчас снова сомневался. Было столько вопросов, которые не укладывались в голове, и никакие ответы не подходили к ситуации. Что если он не достоин её? Что если она праведно уйдёт?
На его экране засветился её контакт. Он отправил смс: «Ты права. Я останусь. Но только если ты сможешь простить.»
Час спустя, телефон загудел. Он открыл сообщение.
«Я не буду жить по твоим правилам. Ты не должен просить прощения, ты должен быть рядом.»
И он вернулся к ней. С этим решением.
Ольга Петровна несколько дней не звонила. И Алексей этому радовался. Он думал, что из этого выйдет выход. Какое-то облегчение. Он решал свои проблемы с женщинами в своей жизни. Но в конце концов, именно в этот момент он и понял, что никакое решение не освободит его от этого тяжёлого груза — его мать.
Не бывает так, чтобы в мире было только два варианта. Бывает, что приходится выбрать третий.
Финал.
