— Опять сидишь, как привидение. — Голос жены прозвучал резко, с утра, ещё до кофе.
Павел повернулся к ней с кружкой в руке, но не ответил.
— Я серьёзно, Паш. Ты чего вечно молчишь? Как будто всё нормально. А у нас — ни копейки, ни плана! Ты ходишь, как мебель. Ты не мужик, ты пустое место! Я уже сама не понимаю, кто ты мне вообще такой — обуза?
Он поставил кружку в раковину. Осторожно, без звона.
— Может, хватит уже? — тихо сказал он.
— О, заговорил! — Она всплеснула руками. — Да что с тобой говорить? Тридцать лет, и что? Мастерская твоя — копейки. Мне уже стыдно подругам про тебя говорить!
Он не ответил. Просто вышел в коридор, сел на табурет. Свет не включал. На улице скрипнула мусоровозка, в окно мелькнул грязный оранжевый отсвет.
Через полчаса он собрал сумку. Пара футболок, рабочие брюки, носки. На столе — записка: «Ушёл. Не ищи».
Телефон выключил. Двор был серый и липкий от утреннего тумана. Пахло мокрой землёй и пылью.
Комнату он нашёл по объявлению. Коммуналка возле промзоны. Ванная — на троих. Туалет — с кривым замком. Соседи — язвительный мужчина и женщина с бигуди. Хозяйка показала всё молча: «Вот кровать, вот розетка, ключ держи». И ушла.
Он сел на кровать. Матрас в пятнах, пах табаком и прелостью. Открыл сумку, достал футболку, положил в шкаф. Лёг. Просто лёг.
Первые два дня он почти не вставал. В голове крутились слова — «не мужик», «стыдно», «всё мимо». Слушал радио, читал новости, но всё — как сквозь вату.
Сосед Валерий трижды стучался.
— Борща хочешь? — первый раз.
— Куришь? — второй.
— Чего боишься? — в третий. — Тут таких много было. Один с крыши, другой в запой. А ты? Молчишь — значит, живой. Это уже хорошо.
Павел кивал, ждал, пока тот уйдёт. Потом снова ложился.
Иногда слышал, как проходит женщина с бигуди. Как капает кран. Хлопает дверь. Сам — как отгорожен.
На третий день вышел — в магазин. У мусорки — кошка с обрубленным ухом. Она смотрела почти по-человечески. Стало жалко — её, себя. Павел отвернулся, пошёл дальше. Купил хлеб, сыр, чай. Газету — зачем, не понял.
Дома — заварил чай. Повесил полотенце на крючок. Стало чуть тише. Чуть больше — его.
Утром — намылил лицо, взял станок и медленно начал сбривать щетину, потом виски, подбородок. Лезвие царапало кожу, будто снимало не только волосы, но и усталость. Потом вымыл пол — тщательно, с крепким порошком, будто смывал чужое прошлое.
Это не было началом. Но уже было не конец.
Работа нашлась неожиданно — через соседа Валерия. Тот пришёл вечером с бутылкой «на двоих», а ушёл, оставив на столе номер телефона и имя: Славик. Сказал коротко: «Склад, график адский, но берут всех. Денег — на еду хватит».
Павел не думал долго. Позвонил утром, вечером уже таскал коробки с фасовкой. Склад — бетонный ангар с жёлтыми лампами и постоянным гулом. Пахло пылью, солью, потом. Платили мало, но стабильно. И никто не спрашивал, почему он здесь.
Через пару смен он заметил Олю. Она работала на сортировке, руки быстрые, волосы в пучке, под глазами — синяки. Иногда улыбалась — легко, без надрыва.
— Ты новый? — спросила однажды, вытаскивая перчатки.
— Угу.
— Я — Оля. Не бойся, тут все сначала выглядят как зэки. Потом отпускает.
Она стала подходить на перерывах. Приносила ему чай в термосе, однажды — яблоко. Говорила без нажима, просто, как будто давно знакомы. Рассказывала про детей — двое, мальчики, шумные. Про развод — мимоходом. Про усталость — с иронией.
Павел не знал, что с этим делать. С одной стороны — тепло. С другой — странное ощущение, что он снова в роли. Рядом с ней он чувствовал, как начинает подстраиваться, угадывать, когда улыбнуться, когда подать руку.
Однажды она сказала:
— У тебя руки правильные. Такие надёжные. Дети тебя полюбили бы.
Он не ответил. Только отвёл взгляд.
Валерий тянул его по вечерам на кухню. Говорил много, иногда — с обидой, как будто Павел что-то должен.
— Ты хоть живи как-то. А то как мебель. Вон Оля — хорошая. Не тормози.
Павел попытался поговорить с ней. Осторожно, не обвиняя:
— Я… пока не могу. Мне надо сначала самому… понять, кто я.
Оля замерла. Потом усмехнулась:
— Ты что, слабак? Опять убегаешь? Ну да, конечно. Всех жалко, только себя жальче всех.
Он не спорил. Просто встал и ушёл.
В комнату вернулся поздно. Сел на кровать. Посмотрел на стену, где висело его полотенце. И понял: он снова стал тем, кто «удобен».
Через день он поехал домой — забрать документы. Дом не изменился: та же серая плитка, тот же запах варёной капусты из подъезда. Он поднялся, позвонил. Открыла жена — в халате, с маской на лице. За её спиной, в проёме кухни, мелькнул мужчина. Склонённый над раковиной, в руках отвёртка. Чинил кран.
— А, Паш. — Она сняла маску, как ни в чём не бывало. — Документы в ящике. Можешь ещё розетку в комнате глянуть, чё-то искрит.
Он вошёл. Медленно. Остановился у двери. Мужчина повернулся, кивнул:
— Привет. Я тут по мелочи, помогаю.
Павел молча подошёл к комоду, открыл ящик, взял папку с бумагами. Потом посмотрел на неё. Она уже листала телефон.
Он вышел. Без слов. Без крика. Боль была — но как будто из прошлого.
На обратном пути зашёл в хозмаг. Купил выключатель и кабель. Решил сам починить проводку в своей комнате. В зале его узнала бывшая тёща — работала в бухгалтерии магазина.
— Паша? — удивилась. — Ну надо же. А я думала, ты совсем пропал.
Он кивнул. Хотел уйти, но она шагнула ближе:
— Я Ленке говорила — зря ты его так. Всё-таки человек рядом. А она — знай своё. А ты что? Побежал, как всегда. Молчишь, как в рот воды набрал. Ты хоть теперь понял, как с женщинами себя вести надо?
Он ничего не сказал. Вышел из магазина с пакетом. И вдруг понял — впервые не злость, не обида. А ясность. Как будто ушёл последний шум.
Валерий съехал в ту же неделю — сказал, что едет к дочери в Подольск, «там хоть тепло, да и не один». Собирался быстро, напоследок только бросил: «Ты держись, парень. Только сам не провались».
Оля тоже отдалилась. Сначала перестала подходить на перерывах. Потом перестала здороваться. А потом и вовсе исчезла из чатов — молча, без объяснений. Сказали, что её перевели на другой склад, куда-то за город, без объяснений.
Комната стала тише. Тишина — не как наказание. Как выбор.
В комнате пахло пылью и металлом — он недавно перекручивал розетку. Кабель туго лёг в гофру, выключатель щёлкал ровно. Павел стоял у стены и смотрел, как солнце полосами ложится на пол. За окном кто-то ругался на парковке.
Он поставил чайник. Кружка была одна — старая, эмалированная. В шкафу — пачка лапши, пара банок тушёнки. Всё аккуратно, по местам. Комната выглядела временной, но уже не чужой.
В дверь вдруг постучали. Не хозяйка — стук был решительный. Павел открыл. На пороге стоял подросток, лет двенадцати. Щуплый, в спортивке, лицо знакомое.
— Это вы — Паша? — Голос дрожал, но глаза смотрели прямо.
— Я.
— Я — Сашка. Сын Оли. Мама сказала, ты был хороший. И что ушёл потому, что не хотел с нами.
Павел опустился на корточки.
— Я ушёл не из-за вас. Просто… не мог остаться. Слишком много фальши было.
Мальчик кивнул. Протянул зажатую в руке фотографию — старая, выцветшая. Оля с двумя детьми. Он взял её, посмотрел.
— Она плачет. Часто. Но говорит, ты прав.
— Спасибо, что пришёл, — тихо сказал Павел.
Сашка пожал плечами.
— Я хотел просто знать, что ты живой.
Он ушёл. Павел долго сидел с фотографией в руках. Потом положил её в рюкзак, между документами и книгой. Просто — чтобы помнить. Не возвращаться, но помнить.
Зазвонил телефон. Он узнал номер сразу. Жена. Секунду смотрел, потом нажал «ответить».
— Алло.
— Паш. Слушай, тут розетка барахлит и полка отвалилась. Можешь заехать? Ты же всё равно лучше всех это делаешь. Я на тебя рассчитываю.
Он молчал. Не от злости — от усталости.
— Паш?
— Нет. Я не приеду.
Пауза.
— В смысле? Ты же всегда…
— Вот именно. Всегда.
Он отключил звонок. Спокойно. Положил телефон на тумбочку, и открыл окно. В комнату вошёл запах тополей и бензина.
На следующий день он купил билет — в соседний город. Не потому что хотел сбежать, а потому что больше не было причин оставаться.
Он сложил вещи в рюкзак. Небольшой. Только нужное. Документы, смена белья, нож, зарядка. Повесил полотенце — пусть сохнет. Выключил свет.
На вокзале он сел на лавку. Рядом сидели двое мужчин, обсуждали политику и зарплаты, громко, с матами. Кто-то пел под гитару.
Павел смотрел на людей. Разные лица, мешки, сумки, у кого — дети, у кого — надежды. Никто не знал его. Никто ничего не ждал. Он был просто человек с рюкзаком.
И впервые за долгое время он не чувствовал себя меньше, чем есть. Он не нуждался в одобрении. Не ждал оценки. Он просто был. Дышал. Жил.
Состав приближался. Шум рельс становился громче.
