– Андрюша, – наконец решилась она, собрав все силы в кулак, – нам нужно поговорить.
– Конечно, мам. – Сын отложил ложку, заметив необычную серьезность в голосе матери. – Что-то случилось?
– Понимаете, дети... – она замялась, комкая в руках салфетку. – Я очень вас люблю, но я больше не могу каждый день готовить на всех.
Людмила Петровна стояла у плиты, механически помешивая борщ и пытаясь сдержать подступающие слезы. Часы неумолимо приближались к полудню – скоро с работы вернутся её сын Андрей и невестка Марина.
Третий месяц она, словно заведенная кукла, готовила для молодожёнов, и силы были просто на исходе – она чувствовала, как медленно погружается в пучину отчаяния и раздражения.
Вчера она даже не смогла уснуть, ворочаясь до трех часов ночи и прокручивая в голове один и тот же вопрос: как она, некогда успешный бухгалтер на пенсии, превратилась в бесплатного повара без выходных и праздников?
– Господи, ну когда же это закончится? – пробормотала она себе под нос, вытирая пот со лба краешком фартука, который когда-то подарила ей Марина на день рождения. – В их возрасте я и работала, и готовила, и порядок в доме поддерживала... А сейчас что? Молодежь совсем обленилась!
Её мысли прервал звук поворачивающегося в замке ключа – молодые вернулись на обед. Людмила Петровна невольно выпрямила спину и натянула на лицо привычную маску доброжелательности.
– Мам, мы дома! – раздался бодрый голос сына. – Ммм, как же потрясающе пахнет! У тебя определенно какой-то особый дар!
– Людмила Петровна, вы просто волшебница! – защебетала Марина, заглядывая на кухню в своем модном офисном костюме. – Я так завидую вашему кулинарному таланту! Вот бы мне научиться готовить хотя бы вполовину так же хорошо!
Свекровь натянуто улыбнулась, чувствуя, как внутри всё клокочет от возмущения. "Завидует она! А сама даже не пытается научиться! Только комплименты раздавать и умеет..."
– Садитесь, дети, обедать. Борщ готов, котлеты в духовке. – Её голос звучал устало и как-то надломленно.
За столом воцарилась привычная картина: молодые с аппетитом ели, нахваливая каждое блюдо, а Людмила Петровна едва притрагивалась к еде, погруженная в свои мысли.
Она вспоминала, как всё начиналось – с её собственного предложения готовить для молодоженов. Тогда она была полна энтузиазма и желания помочь, но постепенно доброе намерение превратилось в тяжкую повинность. (продолжение в статье)
— Юлечка, Юль, ну не плачь, маленькая. Волосы не зубы, отрастут, — пожилая женщина трепала внучку по обстриженной голове, не зная, как еще успокоить рыдания бедного ребенка. Как помочь такой беде и, самое главное – как вправить мозги окончательно съехавшей с катушек матери.
— За что она меня так… За что… Славу любит, а меня… Меня…
Бабушка в ответ на эти Юлины вопросы лишь вздыхала. Бормотала что-то о том, что Юля сама поймет, когда будет постарше. Вот только Юля, уже когда выросла, так и не поняла, зачем надо было обстригать дочь «под мальчика» только за то, что она покрасила волосы купленными на карманные деньги цветными мелками.
Мелками, которые бы смылись за пять минут под теплой мыльной водой, а то и вовсе сами по себе стряхнулись бы с волос за часик-другой танцев на школьной дискотеке. На которую Юля тогда, разумеется, не попала.
Зато младший брат мог себе позволить все, что угодно. Даром, что мальчик, а волосы начал красить еще лет с двенадцати. И не высказывала ему мать о том, что тот ведет себя неподобающе, притягивает к себе проблемы. Даже когда от брата в одиннадцатом классе забеременела его девушка, мать ни слова ему не сказала. Наоборот – взялась «решать вопросы», всерьез планируя свадебную церемонию и совместную жизнь малолеток.
Как же выла мать узнав о том, что девушка, которая на деле и девушкой-то Славе не была, решила не сохранять беременность. Юля ее понимала: без образования и без постоянной работы растить ребенка с помощью одной лишь матери-одиночки – это не жизнь. От Славы бы помощи ждать не пришлось – он, благодаря матери, вырос инфантильным и неспособным не то что о других – о себе самом позаботиться.
Даже в институт его после школы мама за ручку водила устраивать. Юля тогда, столкнувшись с матерью и братом в коридоре, впервые порадовалась тому, что те при встрече делают вид, будто с ней незнакомы. Потому что признаваться в родстве с парнем, который в девятнадцать-то лет сам документы в деканат принести не может и нужный кабинет найти без мамочки, ведущей за руку, было стыдно.
Да, вот так вот получилось. Всю жизнь мать стыдилась ее и внушала, что Юля несуразная, невоспитанная, неправильно себя ведущая, одевается то слишком вульгарно и доступно, то слишком «по-монашески»… Все ей было не так, абсолютно все!
Волосы обстригла кое-как, потом сама же ругала Юльку, что та на парня похожа. А на кого ей еще быть похожей, если на спине больше не лежит золотистая коса до пояса, явно указывающая на половую принадлежность, а все остальное в двенадцать лет еще не выросло?!
Причем на все замечания и отговорки мать начинала ругаться еще сильней. Порой даже рукой замахивалась. Благо, что хоть не колотила еще. И на том спасибо, как говорится. Но из-за маминого фаворитизма и пренебрежения Юлей та как-то привыкла к тому, что ей бабушка больше, чем мать.
Именно в бабуле девушка переехала, когда поступила в институт на бюджет. А все потому, что «любящая» мать сказала ей, что взрослую совершеннолетнюю лошадь на своей шее тянуть не обязана и не будет. Да, другим помогают и даже обучение в ВУЗах на платном обеспечивают, но она не «другие» и не обязана ориентироваться на «серую массу». А по закону Юле она больше ничего не обязана.
Последняя фраза очень сильно взбесила бабушку. Настолько, что она кому-то позвонила и долго-долго с человеком разговаривала. А потом – сказала Юле сходить в отдел опеки и попечительства и подписать пару бумаг. (продолжение в статье)
– Что? – переспросила Катя мужа, надеясь, что ослышалась.
– Я сказал, продаём дом. Мама одна в своей трёшке, ей тяжело. Будем жить вместе, – Сергей говорил уверенно, но его глаза бегали, избегая её взгляда. Катя медленно поставила кружку на стол. Внутри всё сжалось, как будто кто-то затянул невидимый узел. Их дом. Их маленький, уютный дом, ради которого они три года копили на первый взнос, брали ипотеку, отказывали себе в отпуске, в новых вещах, в элементарных радостях. И теперь – продать?
– Серьёзно? – голос Кати дрожал, но она старалась держать себя в руках. – А меня ты спросить не подумал?
Сергей нахмурился, отодвинул стул и сел напротив.
– Катя, ну что ты начинаешь? Это же логично. Мама стареет, ей нужна помощь. А у нас ипотека, коммуналка, всё это тянет. Переедем к ней – сэкономим. И Димке будет лучше, бабушка за ним присмотрит.
Катя посмотрела на мужа, словно видела его впервые. Димка, их пятилетний сын, мирно рисовал в гостиной, напевая что-то под нос. А здесь, на кухне, рушился весь их мир.
– Логично? – переспросила она, и в её голосе появилась сталь. – Логично – это когда мы вместе обсуждаем такие вещи. А не когда ты ставишь меня перед фактом, как… как прислугу какую-то!
Сергей закатил глаза, и это движение резануло Катю, как нож.
– Не драматизируй. Я уже всё решил. Завтра риелтор придёт, посмотрит дом.
Катя почувствовала, как кровь прилила к щекам. Она встала, опершись руками о стол, и посмотрела мужу прямо в глаза.
– Ты решил? А я, значит, никто в этом доме? Моя жизнь, мои планы – это так, пустое место?
– Катя, хватит! – Сергей тоже повысил голос. – Это для нашей семьи! Для Димки! Мама поможет, будет проще. Ты же вечно жалуешься, что устаёшь!
– Я жалуюсь? – Катя почти задохнулась от возмущения. – Да я пашу, как лошадь! Работа, садик, уборка, готовка! А ты… ты даже не спросил, хочу ли я жить с твоей мамой!
Сергей открыл было рот, но тут из гостиной донёсся голос Димки:
– Мам, пап, вы чего кричите?
Катя осеклась, глубоко вдохнула и заставила себя улыбнуться.
– Всё нормально, солнышко. Рисуй, мы сейчас придём.
Она снова повернулась к Сергею, понизив голос до шёпота:
– Мы ещё не закончили. Но я тебе сразу говорю: я не хочу жить с твоей мамой. И точка.
Кухня была их гордостью. Светлые стены, деревянный стол, который они нашли на блошином рынке и сами отреставрировали, занавески с мелкими ромашками, которые Катя шила ночами, чтобы всё выглядело, как в её мечтах. Этот дом был их. Они выбрали его вместе, спорили из-за цвета плитки в ванной, смеялись, когда краска с потолка капала на пол. А теперь Сергей хочет всё это продать? Ради чего? Чтобы поселиться в трёхкомнатной квартире его матери, где каждый угол пропитан её правилами и её духом?
Катя вышла на крыльцо, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Октябрьский вечер был холодным, пахло опавшими листьями и сыростью. Она обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Не только от холода – от обиды, от бессилия. Сергей всегда был таким. Решал всё сам, считал, что знает лучше. А она… она подстраивалась. Ради него, ради Димки, ради их семьи. Но это – это уже слишком.
За спиной скрипнула дверь. Сергей вышел, держа в руках её куртку.
– Накинь, простынешь.
Катя молча взяла куртку, но не надела. Просто стояла, глядя на их маленький сад, где Димка летом строил замки из веток.
– Катя, я не понимаю, почему ты так реагируешь, – начал Сергей, и в его голосе звучала искренняя растерянность. – Мама всегда тебя любила. Она поможет с Димкой, с хозяйством. Тебе же станет легче!
– Легче? – Катя резко повернулась к нему. – Ты хоть раз спросил, чего я хочу? Ты думаешь, я мечтаю жить под одной крышей с твоей мамой, которая будет указывать, как мне готовить, как воспитывать сына, как дышать?
– Ты преувеличиваешь. Мама не такая.
– Не такая? – Катя почти рассмеялась, но смех вышел горьким. – Ты забыл, как она на нашей свадьбе переставляла цветы на столах, потому что «я лучше знаю»? Как она критиковала мою стряпню, когда мы только начали встречаться? Как она до сих пор называет Димку «Дмитрием», потому что моё имя для него «слишком простое»?
Сергей молчал, глядя в сторону. Катя знала этот взгляд – он всегда так смотрел, когда не хотел признавать её правоту.
– Это наш дом, Серёжа, – тихо сказала она. – Наш. Не её. Я не хочу его продавать. И я не хочу, чтобы твоя мама решала, как нам жить.
Сергей вздохнул, потёр виски.
– Она больна, Катя. У неё давление скачет, сердце пошаливает. Я не могу оставить её одну.
Катя замерла. Это было впервые, когда Сергей упомянул здоровье матери.
– Почему ты мне не сказал? – спросила она, смягчаясь.
– Потому что ты бы начала переживать. А я не хотел тебя грузить.
Катя покачала головой.
– Ты не хотел меня грузить, но решил продать наш дом без моего ведома? Это, по-твоему, нормально?
Сергей развёл руками.
– Я думал, ты поймёшь. Это же временно. Пока мама не поправится.
– Временно? – Катя прищурилась. – А сколько это «временно»? Год? Два? Десять лет? И что потом? Мы всю жизнь будем жить в её квартире, подстраиваясь под её правила?
– Да что ты всё о правилах! – вспылил Сергей. – Она моя мать! Я должен о ней заботиться!
– А я твоя жена! – Катя почти кричала, но тут же осеклась, вспомнив про Димку. – И я тоже заслуживаю, чтобы со мной считались.
Повисла тишина. Только где-то вдалеке лаяла собака, да ветер шелестел листьями. Сергей смотрел на Катю, и в его глазах было что-то новое – неуверенность, почти страх.
– Давай спать, – наконец сказал он. – Завтра поговорим.
Катя кивнула, хотя знала, что сна сегодня не будет.
На следующий день риелтор пришёл, как и обещал Сергей. Молодой парень в строгом костюме, с идеально уложенными волосами и улыбкой, которая казалась приклеенной. Он ходил по дому, что-то записывал в блокнот, фотографировал комнаты, бормотал про «хороший метраж» и «отличный вид из окон». Катя наблюдала за ним молча, сидя на диване с Димкой, который прижимался к ней, сжимая в руках пластикового динозавра.
– Мам, мы правда переезжаем? – шепотом спросил он.
Катя погладила его по голове, стараясь улыбнуться.
– Ничего ещё не решено, солнышко.
Но внутри у неё всё кипело. Она представляла, как чужие люди будут ходить по их дому, трогать их вещи, обсуждать, сколько за это можно выручить. Этот дом был их мечтой. Они с Сергеем выбирали обои, спорили, какой цвет лучше – голубой или бежевый. Смеялись, когда Димка разрисовал стену в коридоре фломастерами, и решили оставить его «шедевр» как память. (продолжение в статье)
