— Скажи мне, Коль, ты правда думаешь, что мне есть за что держаться? За семью, где я «чужая»? За бизнес, где я «баба, мешающая работать»? За мужа, который не может за меня заступиться даже в собственной кухне?
Молчание. Тяжёлое, вязкое. Людмила Андреевна скрипнула зубами. Виктор Семёнович пожал плечами. Николай опустил глаза.
— Я много лет жила одна. Я знаю, как держать себя на плаву. А ты, Коля, кажется, так и не научился плавать без маминой руки.
Она повернулась и вышла из кухни. И только через секунду раздался глухой звук — как будто закрыли кран в ванной или ударили по столу.
Николай остался стоять.
А за окном неспешно капал дождь. Такая вот метафора семейного бизнеса.
— Ты опять накатала заявление? — голос Николая звучал сдержанно, почти отрешённо. Как будто устал спорить, как будто уже заранее смирился с проигрышем.
Диана стояла у окна, в старом махровом халате, тот самый, который он когда-то подарил ей после поездки в Сочи. Когда они ещё держались за руки, когда ещё верили, что «против всех» — это романтично, а не утомительно. Она держала в руке чашку с недопитым чаем. Тот успел остыть, как и всё между ними.
— Не «накатала», а подала, Николай. Это разные вещи. Не надо уменьшать то, чего ты просто боишься называть. Развод. Всё. Точка.
— А ты не слишком быстро всё решила? — Он шагнул ближе, но неуверенно, будто подходил к дикому зверю. — Могли бы хотя бы поговорить. Без всех этих демонстраций. Без… спектакля.
Диана обернулась медленно. Глаза у неё были уставшие, но сухие.
— Поговорить? Сейчас? После всего? После того как твоя мама наорала на меня, что я “тунеядка с ноутбуком”, а твой брат намекнул, что мне “хорошо сидеть в чужой квартире на жопе”? Николай, у тебя отличная семья. А я в ней — соринка в глазу. И ты это знаешь.
— Ты… ты же знала, в кого выходишь замуж, Дин. Мы не из твоего мира. У нас всё… по-другому.
— По-другому? Это так теперь называется? Когда мне не дают слова сказать, когда собираются в моей кухне без спроса, когда в лицо говорят, что я чужая? И ты молчишь. Это “по-другому”? Или просто трусость?
Он хотел что-то возразить, но не смог. Рука у него дрогнула. Он потянулся за сигаретой, но вспомнил, что Диана не выносит запах. Опустил руку.
— Я тебя любил, Дин. И, чёрт побери, люблю до сих пор. Но… семья — это не только ты. Это мама, папа, брат… Это всё, что я знал с детства. Я не могу отвернуться от них. Я просто… не умею.
— А я не умею жить с тем, кто меня не защищает. Кто предаёт молчанием. Кто каждый раз выбирает “семью” — не как союз, а как толпу, где громче всех орёт та, кто родила.
Она подошла к нему вплотную. У неё было ощущение, что между ними — стена из стекла: видно, но не достать.
