— Нет, не имеет. — Анна перебила, сухо, без лишних эмоций. — Квартира куплена до брака. Все бумаги у меня. Развод оформлен. Всё. Финита. Вы ему передайте, что если он сюда явится — встречу с адвокатом.
— Он не придёт, — тихо сказала Алина. — Он боится вас.
— Зато меня не боятся участковые. — Анна прошла на кухню, откуда уже доносился запах кофе. — Ты будешь?
— Вот и он «не знал» тридцать лет, — бросила Анна через плечо. — Всегда не знал: хочет он жить или мучиться, работать или жаловаться, идти вперёд или сидеть у телевизора. А ты чего хочешь?
Алина вздрогнула, как будто от пощёчины.
— Я… я не знаю. Я его сначала жалела. Потом — злилась. Потом — просто устала. А теперь… как будто и сама заболела.
Анна поставила перед ней чашку кофе. Села напротив.
— Значит, ты — там, где была я. На самой грани. И у тебя есть только два пути. Первый — остаться и превратиться в ворчливую, злую женщину, которая ненавидит мужа, соседей, страну и себя. Второй — уйти. Навсегда. И выжить.
Алина кивнула. Очень медленно. Взяла чашку. Сделала глоток. И вдруг, будто не веря себе, прошептала:
— Он говорил, что вы злая. Что вы… холодная.
Анна рассмеялась. Горько, но искренне.
— Конечно. Злая. Потому что ушла. Потому что не дала доесть меня с потрохами. Знаешь, кто для него хороший человек? Тот, кто всё прощает. Кто кормит, моет, терпит. Я — нет. Я теперь злая. И правильно.
А потом случилось нечто, чего Анна не ожидала.
Алина вдруг вскочила, опрокинув чашку, и с неожиданной агрессией выкрикнула:
— Вы разрушили его! Вы! Он говорил, что хотел начать бизнес, а вы ему не дали! Что вы его унижали! Что он из-за вас стал таким! И я… я вам поверила. А теперь я одна. С его нытьем, его долговыми расписками и кучей проблем. Почему вы просто не поддержали его? Почему?
У Анны в руке дрожала ложка.
— Потому что я не обязана быть костылём мужчине, у которого две ноги. И если он не идёт — это его выбор. Не мой. Не твой. Его. Только его.
— А теперь — я. — Алина вскинулась. — Теперь он тянет меня. А я тоже жить хочу!
— Так живи. Не у меня. И не за мой счёт.
Анна поднялась. Подошла к двери. Распахнула её. Указала на выход.
— Я больше не хочу, чтобы ты приходила. Не хочу, чтобы звонила. Не хочу знать, что он там говорит. Это мой дом. Моё пространство. Моё право. И я выбираю — быть одна, чем с вами обоими.
Алина стояла, сжав кулаки. Потом, медленно, пошла к выходу. У самого порога остановилась.
— Пусть попробует, — тихо ответила Анна. — У меня теперь есть хороший участковый. И ещё — уверенность, что я себе больше не враг.
Дверь закрылась с отчётливым щелчком.
Снаружи снова пошёл дождь.
А в душе у Анны было впервые за долгое время… тихо.
Анна гладила рубашку — по привычке. Хлопок серый, немного вытертый у воротника, рубашка чужая, но всё ещё лежала в её шкафу. Последняя. Остальные давно вывезли в чёрных мешках, как санитаров вызывают к давно разложившемуся прошлому. Она гладила не для Ивана. Для себя. Как бы абсурдно это ни звучало. Просто рука машинально тянулась, словно гладя ткань, она уравновешивала что-то внутри себя — привычки, боль, злость, привкус ушедших лет.
В дверь позвонили. Не звонок — предупреждение.
Анна замерла. Не потому что испугалась. Просто уже чувствовала кожей: что-то не так.
На пороге стоял Иван.
Не потрёпанный, не запущенный. А как будто… нарочно собранный: чисто выбрит, волосы причёсаны, куртка будто новая. Лицо — отстранённое. Ни тебе «прости», ни «можно войти». Только глаза. Эти самые глаза, которые она когда-то любила. А теперь — как щепка под ногтем: маленькая, но больно.
Анна опешила. Почти рассмеялась.
— Я знаю, она у тебя.
— У меня? — Анна облокотилась о дверной косяк. — Я тебе приказываю, Ваня, срочно перестать смотреть сериалы с плохой актёрской игрой. У тебя что, в голове сценарий поехал?
Анна медленно выпрямилась.
— Ни с кем. Просто ушла. Два дня нет. Телефон молчит. Ушла с рюкзаком. Я… подумал, что ты могла… ну, принять её. Из жалости.
