— Это еда. Здоровая. Без лишнего жира и соли.
— Это не еда, а наказание. Моя мама бы и картошку вкуснее испекла.
Тут что-то в ней сорвалось. Даже не сорвалось — устало оборвалось, как старое бельё на верёвке.
— Так и живи со своей мамой, если она у тебя такая волшебная!
Муж вздрогнул. Как будто пощечину получил. И в этот момент, как по заказу, в кухню вошла Нина Петровна. И, конечно, всё услышала.
— Ты как смеешь так с моим сыном разговаривать? В его доме!
Ольга встала из-за стола, спокойно, как будто за ней никто не наблюдает.
— В его доме? Это моя квартира. Родители мне её оставили.
— Подарили, не заработала, — свекровь подняла подбородок. — А мой сын работает. Он достоин лучшего.
— Мама права, — вмешался Андрей. — Может, тебе стоит уехать. На время.
— К родителям. Остынешь, подумаешь.
— А я тебе скажу, — добавила Нина Петровна. — Лучше вообще съезжай. Ты тут лишняя.
И в этой минуте что-то стало особенно ясно. Чисто, как после грозы. Как будто весь туман, что долго окутывал разум, вдруг рассеялся.
Ольга молча пошла в коридор, взяла телефон, села на подлокотник кресла и набрала номер.
— Пап, — голос дрожал, но в нём была сталь. — Приезжай. Срочно.
Павел Сергеевич прибыл через два часа. Высокий, сухой, аккуратный. Старый офицер, которого жизнь научила говорить мало, но по делу.
Он вошёл и сразу понял: тут фронт. Без единого выстрела — сплошные окопы.
— Что здесь происходит?
Ольга рассказала всё. Без истерики. Без слёз. Просто факты. Как на допросе.
Павел Сергеевич выслушал. Молча. Потом повернулся к Андрею и Нине Петровне:
— Квартира принадлежит моей дочери. Документы у нотариуса. И если вы не соберётесь по-хорошему, то я вызову полицию. Незаконное проживание, между прочим, статья серьёзная.
— Мы семья! — вспыхнула Нина Петровна. — В семье всё общее!
— В семье уважают. А не выживают, — сказал Павел Сергеевич. — И ты, Андрей, должен был быть первым, кто встанет на сторону жены. А ты — спрятался за маминым фартуком.
Андрей не ответил. Стоял, как побитый школьник.
Через полчаса квартира опустела. Только где-то под дверью остался запах дорогих духов и упрёка.
Ольга села в кресло, будто впервые села за всю жизнь.
— Пап, я ведь любила его…
— Любовь — не рабство, — ответил он, усаживаясь рядом. — Главное, что ты теперь на свободе.
И правда. Утро было тихим. Почти звонким. Она встала, заварила кофе — как любит. Без «ещё ложечку», без комментариев.
Включила музыку. Громко. Танцевать не стала — пока рано. Но улыбнулась. Настояще, без подстраивания под чью-то мимику.
— Я дома, — сказала она вслух. В своём доме.
И это было самое главное.
