— Ты, я слышала, уже хозяйка? Жирно устроилась, сестра тебе всё на блюдечке…
— Валя, может, по делу? Или просто поругаться пришла?
— По делу. Я адвоката наняла. Он говорит — завещание можно оспорить.
Катя молчала. Потом встала и пошла в коридор, чтобы мать не слышала.
— Валя, я тебя жалею. Правда. Ты всю жизнь живёшь, как будто тебе все должны. Ты с мужиками — ради квартиры, с родственниками — ради выгоды. Ты даже на мать посмотрела как на актив. Не человека. Не женщину, что тебя в детстве за руку водила. А просто — актив.
— О, пошла поучать! — Валентина сорвалась. — Знаешь что, ты вообще в жизни ничего не добилась. Ни мужа, ни детей, ни машины. Сидишь у старухи под юбкой, обои переклеиваешь!
— Может быть, — Катя кивнула. — Но хотя бы с собой не тошно жить.
Суд был через три недели. Катя пошла, не потому что боялась, а чтобы поставить точку.
Зал был пустой — кроме них троих: она, Валентина и Татьяна, которую с трудом дотащили на инвалидной коляске.
Судья — женщина лет пятидесяти, с усталым лицом и коротким каре — взглянула на документы, на завещание, на справки, на даты.
— Татьяна Алексеевна, вы подтверждаете, что подписали завещание добровольно? В здравом уме?
— Да, — прошептала мать, — я была в сознании. Я хотела. Катя — мой человек.
— А Валентина Николаевна? Вы возражаете?
— Я считаю, сестру обманули, — выпалила Валя. — Катя её изолировала! Навязала мнение!
— А кто продал семейные часы без согласия? — не выдержала Катя. — И бабушкины серьги? Иконы? Ваша совесть не звенела?
— У вас есть доказательства?
— У соседки Анны Ивановны есть список. Мама ей продиктовала. Всё, что Валентина унесла, когда «ухаживала».
Судья положила ручку.
— Всё ясно. В иске отказано. Завещание действительно. Заседание окончено.
Выйдя из зала, Валентина разрыдалась.
Катя стояла рядом, не зная, что делать. Руки чесались обнять — по старой памяти. А внутри было пусто.
— Ты победила, — сквозь слёзы сказала Валентина. — Только радости у тебя от этого не будет.
— Это не победа, — Катя тихо поправила шарф. — Это расплата. За то, что я выбрала не бросать. За то, что не торговала. Просто жила.
Валентина молча ушла. И больше не появлялась.
Через полгода Татьяны Алексеевны не стало. Ушла спокойно. Катя сидела рядом, держала за руку, читала газету. В последний момент мать улыбнулась и прошептала:
— Умничка моя. Живи теперь. Только — ради себя.
Катя сделала ремонт. Сняла выцветшие ковры. Купила новый холодильник и выкинула дребезжащий телевизор, который они с мамой терпели годы. И однажды вечером села на кухне с бокалом дешёвого вина. Смотрела в окно. И впервые за долгое время не чувствовала вины. Было горько. Было пусто. Но было — по-настоящему.
Она достала завещание, положила его в конверт и написала сверху: «Передать тому, кто останется. Только если заслужит».
