– Ты серьёзно сейчас? – Мария даже не подняла глаз от кастрюли с макаронами, но голос у неё был такой, что макароны, кажется, сами начали тихо стекать в раковину от страха.
Артем, по привычке притворяясь глухим к первым залпам, молча открыл холодильник, достал банку горошка и начал изучать её, будто она только что прилетела с Марса. Ему уже давно хотелось быть на другой планете. Или хотя бы в другой квартире. Без кухни, где скапливается весь пар семейной жизни.
– Тем, я спрашиваю, ты серьёзно дал маме ключ от квартиры?
Он вздохнул. Поставил банку на стол, открыл, воткнул в неё вилку и всё-таки посмотрел на жену.
– Маш, ну ей неудобно ездить через весь город ко мне на работу, чтобы забрать зонт. Она его у нас оставила, ну. Холодно же.
– Ага. А у неё, видимо, на районе чума бушует, что в магазин выйти нельзя. Ты в курсе, что у нас из коробки с деньгами на ипотеку пропало пятнадцать тысяч?
Он замер. Потом, не глядя, поднял вилку, съел горошину. Прожевал. И только потом выдохнул.
– Слушай… ну я не знаю. Может, ты их просто не туда положила?
– Конечно, – спокойно кивнула Мария, вытирая руки о фартук. – Я, как все молодые женщины, обожаю терять крупные суммы в своей же квартире. Это у меня хобби – прятать деньги от самой себя. Чтобы потом рыдать над коробкой и нюхать отчаяние.
Он хотел что-то сказать, но промолчал. Потому что знал – это не первый случай. И не второй. И да, ключей у его мамы теперь два: от её квартиры и от их съемной. Причём от своей она давно не пользуется – предпочитает высиживать у них с утра до ночи, как наседка на чужом гнезде.
– Ты же сам говорил, что у нас с ипотекой шансы – как у пельменя выжить в банке с собаками. И мы копим. Копим, Тем! А она… она приходит и забирает! Это вообще как? Это у нас уже семейная традиция?
– Маш, ты не знаешь, вдруг ей реально срочно понадобились эти деньги…
– На что? На очередную «необходимую» коронку? Или на благотворительность в пользу себя любимой?
Он отвел глаза. Да, коронка. И да, не первая. Вера Николаевна лечит зубы со страстью средневекового алхимика: много, дорого, бесполезно. И с диким энтузиазмом.
– Она сказала… ну, что ей стыдно было просить.
– Поэтому она просто взяла. Умно. Прям в духе великой матриаршей традиции: «что твоё – то моё, а что моё – не трожь, оно старостью пропитано». Браво.
Мария села за стол, посмотрела в тарелку с остывшей едой и сказала:
– Знаешь, мне кажется, я поняла. Она не считает нас семьёй. То есть, может, тебя и да. Но меня – нет. Я тут – как в гостях. Квартиру снимаем – не моя. Деньги копим – не мои. Даже место в шкафу – не моё, её шарф там до сих пор висит. Она просто приходит сюда, как в филиал собственной жизни. И вытаскивает всё, что ей нужно.
– Нет, Тем, давай честно. Ты взрослый мужик. Тебе тридцать три. У тебя жена. А ты не можешь сказать маме: «мама, хватит». Почему?
– Она меня растила одна, – глухо сказал он. – Я ей обязан.
– А я, выходит, нет? – голос Марии сорвался. – Я тебе не семья? Я тебе не жизнь? Я тебе – кто вообще?
Он смотрел на неё долго. Усталое лицо, тёмные круги под глазами, волосы в небрежный пучок, руки – тонкие, натруженные. Женщина, которая пашет на двух работах, моет посуду, заполняет таблицы в ноутбуке по вечерам, и всё ради того, чтобы хотя бы попытаться жить по-человечески. А он…
