— А знаешь, почему, Дима? Потому что в этом доме, если я не буду жёсткой, меня просто сожрут.
К вечеру ситуация накалилась до предела. Раиса Геннадьевна позвонила сама.
— Ну здравствуй, Виктория, — в голосе — ледяная вежливость. — Хочу, чтоб ты знала. Ты настроила моего сына против семьи. Он был нормальный мужик. А теперь тряпка.
— Вы мне звоните, чтобы оскорбить? — Виктория открыла холодильник и достала кефир. У неё уже не осталось сил злиться. Было только ощущение липкого усталого равнодушия.
— Я тебе звоню, чтобы сказать: я тебя насквозь вижу. Всё про тебя ясно. Думаешь, если машина у тебя, так власть тоже у тебя? Да ты просто мелочная и злая. Змея ты, Виктория. Холоднокровная.
— Спасибо за диагноз. Можете теперь вернуться к сериалам. Кажется, у вас там любимый идёт, про страдания бедной вдовы.
— Дмитрий страдает! — закричала Раиса Геннадьевна. — Он мне сам сказал: «Мам, я устал от её холодности». Устал, понимаешь?!
— Пусть уезжает, — Виктория тихо хлопнула холодильник. — Вон Павел — свободная комната. Или к вам. А я устала от того, что каждый раз кто-то хочет поживиться моими вещами, временем, нервами.
— Вот ты как заговорила, — медленно протянула Раиса Геннадьевна. — Значит, и квартира твоя, и всё твоё. А сынок мой — никто?
— Нет, Раиса Геннадьевна. Он кто. Но он — взрослый мужик. И если он сам не может сказать «нет» брату, который его использует, то это не мой муж. Это тряпка. А я за тряпками не замужем.
В тот вечер Дмитрий пришёл поздно. В прихожей пахло перегаром.
— Ты где был? — спросила Виктория, не поднимаясь с дивана.
— С Павлом. Мы пили. Он — нормальный человек. Понимающий. В отличие от некоторых.
Она молча встала. Прошла на кухню. Села, не включая свет.
— Я не понимаю, Вика… — он вышел за ней, наваливаясь на косяк. — Что с тобой стало? Раньше ты была… ласковей. Мягче. А теперь — всё делишь: твоя машина, твои деньги, твоя квартира.
— Потому что устала. Потому что не хочу больше играть в добрую тётю, у которой можно взять всё без отдачи. Потому что мне противно, когда муж выпивает с братом и заодно обсуждает, какая у него жена — стерва.
— Ты… ты что, за собой не замечаешь? — он вдруг поднял голос. — Ты лишаешь меня семьи! У меня больше никого нет, кроме тебя и их!
— А ты подумай, почему у тебя больше никого нет. Может, потому что все, кого ты защищаешь, тебя используют? А я — единственная, кто хоть раз сказал тебе правду?
Они не говорили до утра. Он спал на кухне. Она — в спальне. Утром он ушёл на работу молча. Без прощания.
Виктория собрала свои документы в папку, достала договор на машину, и, наконец, надела пальто. На столе оставила записку:
«Я не твоя мама. Я не Павел. И я не “всегда удобная”. Я человек. Который устал быть вещью. До вечера. Если не будет разговора — будет развод.»
Она не знала, вернётся ли вечером. Зато точно знала: назад дороги уже нет.
День выдался на редкость серый. Моросил такой мелкий, противный дождь, от которого зонт только мешает. Виктория сидела в машине напротив работы Дмитрия. Дворники скрипели, как старые кости. В бардачке лежала распечатанная форма заявления о разводе. Без истерик, без «ты во всём виноват» — просто заявление.
