Она сделала себе чай. Без сахара. Нервное что-то сладкое пить. Села у окна, посмотрела на улицу — весна, как весна: грязь, слякоть, по лужам носятся школьники, визжат. А у неё в квартире тихо. Только тикают часы на стене — подарок самой себе на сорокалетие. Она тогда сама пошла в магазин, сама выбрала. Без совета «старших» и «родни». И вот уже семь лет эти часы идут. Надёжно. Не то что…
Зазвонил телефон. Дмитрий.
— Вика… — голос усталый, напряжённый. — Мам звонила. Ты действительно не дашь Павлу машину?
— Я уже ответила. Нет.
— Но ты же знаешь, что ему нужно просто вывезти мебель. Разок. Он аккуратно…
— Дмитрий, ты сам слышал, как он «аккуратно» въехал в забор у кафе, когда был «трезвый, как стёклышко». Я машину не дам. И не надо на меня давить.
— Я не давлю, — тихо сказал он. — Просто… ну ты же знаешь, как мама. Я между вами разрываюсь.
— Перестань быть в роли дипломата. Выбери, наконец, сторону. Или ты со мной — и мы вдвоём строим нашу жизнь. Или ты с мамой и Павлом — и тогда стройте, как хотите. Только без меня. Я не собираюсь жить под диктовку «родных».
Он молчал. Потом глухо произнёс:
— Ты ставишь ультиматум?
— Нет, Дима. Это не ультиматум. Это мои границы. И я больше не позволю их топтать.
Она выключила телефон, сняла с подоконника крошечный вазон с алоэ — пересадить надо было. Всё никак руки не доходили. Может, теперь дойдут. Интересно, как долго можно оттягивать уход оттуда, где тебя не слышат? Наверное, ровно до того момента, пока тебе не предложат «одолжить» себя целиком.
А потом — чай. Без сахара. Спокойствие. И непередаваемое чувство: впервые за долгое время она сделала не так, как от неё ждали, а так, как чувствовала.
И это, знаете ли, дорогого стоит.
— То есть ты даже не подумаешь? — голос Дмитрия в трубке дрожал, но он всё ещё пытался держаться спокойно. — Даже ради меня?
Виктория стояла у плиты и мешала кашу. Её утро началось с головной боли, звонка от банка — очередная проверка данных, — и теперь вот это. А ведь день только начинался.
— Дмитрий, — она говорила медленно, словно объясняла ребёнку, — я тебе уже сказала. У Павла отобрали права. Он гоняет как псих, у него нет ни страховки, ни мозгов, ни элементарного уважения к чужим вещам. Это моя машина. И точка.
— Он сказал, что возьмёт аккуратно! Мебель надо на дачу отвезти. Разок. Всё.
— Пусть закажет «Газель», — Виктория убавила огонь, — или тебя попросит. У тебя же рабочая, если не ошибаюсь, служебная?
— Мне нельзя — начальник заругает.
— А мне можно, да? Пусть меня ругает страховая, пусть я потом с СТО разбираюсь? А ты, как обычно, умоешь руки?
— Ты преувеличиваешь! — раздражённо бросил Дмитрий. — Ты вечно всё усложняешь, ищешь повод поскандалить. Он же брат мой!
— А я тебе кто, интересно?
Наступила долгая, липкая пауза, в которой, кажется, всё окончательно стало на свои места.
— Ну и как мне теперь с ним говорить? — пробормотал он, уже не споря, а жалуясь. — Он обиделся. Мама тоже. Все считают, что ты…
— Что я кто, Дмитрий? — Виктория почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло. — Жадная? Злая? Не умеющая вжиться в дружную семью, где каждый тянет из тебя, что может?
— Не переворачивай, — с усталостью сказал он. — Просто ты иногда бываешь… жёсткой.
