Когда он пришёл вечером, она уже ждала.
— Что опять? — спросил, снимая ботинки и разглядывая пол, как будто в нём закопана мина. — Ты мне тапки не приготовила?
— А я тебе больше ничего не готовлю, Лёш. Всё. Конец. Вот дверь — знакомься.
— Ты чего? — он даже не уселся, остался стоять в прихожей, как на допросе. — Это шутка такая? Я сейчас на кухню…
— Ты никуда не идёшь. Собирай вещи. И вон.
Он перегнулся, будто не услышал.
— Ты себя слышала? Это мой дом. Я здесь всё делал, ремонт, стены…
— Ты делал на мои деньги, Лёша. И ты сейчас выйдешь отсюда. Потому что если нет — я вызову полицию. Правда. Вот с этим телефоном, — она показала новый, с кнопками. Без чатов. Но с нужным номером в избранном.
— Не смеши меня, Катя. Ты всегда всё стерпишь. Ты же терпеливая. — Он шагнул ближе, и впервые за долгое время она не отступила.
— А вот и нет. Я — бывшая терпеливая. А теперь я свободная. И ты — бывший.
— Да ты вообще с ума сошла, — он завозился с курткой. — Ты понимаешь, что ты натворила?
— Да. Наконец-то понимаю.
Он вышел. С хлопком. Без сапог, но с обидой.
А Катерина села на кухне и выдохнула. Пол был чистый. Воздух — звонкий. И омлет никто больше не швырнёт. Пока мылся чайник, Катя пошла в спальню и вытащила из шкафа старое платье. Тёплое, бордовое, с капюшоном. Он его не любил — называл «лохматым халатом». Но ей в нём было уютно.
И впервые за много лет Катерина надела его с удовольствием.
Катя проснулась от звонка в дверь. Не будильник, не кот — он, как всегда, лениво дрых в ногах, — а именно дверь. Звонкий, хищный, наглый звук. Как будто кто-то требовал немедленно выдать ему долг, жену или жизнь.
Время — 08:12. Она даже кофе не успела заварить.
— Ну конечно, — пробормотала она, накидывая халат.
Он стоял с пакетом из «Пятёрочки» и кислой физиономией, будто лимон грыз в лифте.
— Забыл зарядку. И рубашки. Мне на смену завтра.
Катя перегородила вход плечом.
— Впусти. У меня нет времени на твои эмоции. Я тут по делу. Вещи и всё.
Она посмотрела ему в лицо. Он не моргал. Глаза стеклянные. Лицо натянутое, как резинка в трусах. Бывший муж. Ныне — раздражённый постоялец с претензией на коридор.
— Твои вещи сложены в сумку. Я вынесла в подъезд. Возьми и уходи.
— Ты серьёзно? В подъезд? Как бичу?
— Нет. Как бывшему, который кидал тарелки. Я даже аккуратно сложила. Шампунь не пролился.
Он шмыгнул носом и замер.
— Ты всегда была истеричкой. Просто молчаливая.
— А ты всегда был подлецом. Просто улыбался чаще.
Секунда — и в глазах у него мелькнуло нечто старое, омерзительно знакомое: желание взять силой. Не физически, нет — по-своему, через вину. Через «я же тебе помогал», «я ведь муж», «это же мы вместе».
— Ты понимаешь, что совершаешь ошибку? — начал он с нажимом, как будто уговаривал купить бракованный холодильник. — Мы живём в твоей квартире, да. Но я тебе помогал. Я же не бомж с улицы.
— Почти. Бомж с ключами. Но не надолго.
Она протянула руку, в которой лежал связанный резинкой комплект ключей.
— Вот. Забери. Я уже поменяла замок. Эти тебе — на память.
Он не взял. Смотрел, как на яд. Или на яд, за который надо платить алименты.
— Ты не имеешь права. Мы в браке…
— Уже нет. Я подала. Через неделю всё будет официально. Я тебе не говорила, чтобы ты не мешал мне жить спокойно хотя бы эти дни. Но вижу, не выйдет. Так что: вот ключи — и вали.
Он схватил их, как змею за хвост, и кинул об пол. Катя не дрогнула.
— Ты чокнутая, — прошипел он. — С тобой невозможно. У тебя вся голова в психозах. Я ради тебя…
— Всё. Хватит. Мне не интересны сказки. И не звони. Я буду занята — счастьем. Вечером она пила чай у окна. Спокойно. Без оглядки. Без крика. Даже без телевизора. Просто чай — мята с лимоном. Она снова начала покупать лимоны. Он не любил — «слишком кислые, как ты».
