— Ну ты хоть посолить могла, нет? — Алексей швырнул тарелку, и омлет с мясными огрызками с шлепком разлетелся по плитке. — Это что, корм для собаки?
Катерина не дернулась. Только вздохнула. На пятом году этого цирка с дрессировкой эмоции давно превратились в пепел. Омлет, к слову, был нормальный. Яйца свежие, сыр — тот, что он сам вчера выбрал в «Магните», — и кусок копченого куриного бедра. Но Алексей проснулся не с той ноги — и все, значит, день пошел по его, по алексеевски-скотскому расписанию.
— Сам себе посоли в следующий раз, — произнесла Катерина тихо и встала из-за стола. Пятна с пола уже впитывались в светлую затертую плитку, которую он клеил сам, громко матерясь и обвиняя всех в своих мозолях.
— Что ты сказала? — Алексей даже не повернулся. Он знал, что повторять не станет. Он любил так — кинуть, укусить, уйти в позу.
— Ничего, — она поджала губы и пошла за тряпкой. — Иди уже, а то на работу опоздаешь. Или ты у нас теперь срач на кухне устраиваешь вместо планерки?
Алексей зыркнул — как волк в мультике, только без юмора. Подхватил портфель, грохнул дверью, оставив после себя запах мужского дезодоранта и зловоние праведной злобы. В ушах Катерины еще звенела его реплика: «корм для собаки». Тарелка, к слову, была из сервиза, доставшегося ей от бабушки. Ну что ж — ещё минус одна.
Когда за окном стихли его шаги, она села на табурет и уставилась в мокрый омлет.
— Угу, корм, — тихо произнесла она и рассмеялась. Глупо, горько, но без слёз. С Алексеем они прожили восемь лет. Встречались поначалу красиво — цветы, кафе, фильмы. Он казался таким ухоженным, в меру серьезным и почти нежным. Мог почесать спину по просьбе, шутил про бухгалтеров, будто из анекдота, и не пил. А потом — как в выключателе: свадьба, и весь милый фасад стёрт как мел.
Всё началось с замечаний. Потом — инструкции. Потом — крики. Потом он стал «молчать в назидание», и Катерина подбирала слова, как мины, чтобы не взорваться. Потом пошли вещи: тарелки, кружки, газеты, однажды — её мобильник. Он, кстати, и купил его сам — потом разбил. Ремонт в ванной он делал полгода, с ором и пивом по выходным, зато каждый вечер напоминал: «Ты бы за такие деньги мастера не наняла».
— Угу, не наняла, — Катерина мыла пол и чувствовала, как скребет внутри. Она не хотела больше. Ни омлетов на полу. Ни кривых розеток, которые он ставил «в стиле лофт». Ни своих шагов на цыпочках по квартире, которую купила ещё до него. Её квартира. С её ипотекой. С её мебелью. Даже ремонт в кухне — на её деньги. Он приносил свою зарплату и тут же заявлял, что «мы живём по его правилам». Он — муж, и точка. Мнение жены в угол, как мокрая куртка. — Катя, ты же всегда была тихая, — говорила подруга Марина, с которой они случайно пересеклись у подъезда недели две назад. — Ну ты и сейчас вроде ничего не говоришь, но глаза у тебя, как у человека, который спит с открытым окном зимой и ждёт пневмонии.
— Очень метко, — усмехнулась тогда Катя. — Только я уже открыла не окно, а дверь. Чуть-чуть.
— Не тяни. У тебя лицо сжатое, как недодутый шарик. Вырвись. Или ты хочешь, чтобы он тебе по голове омлетом стучал? В тот день она впервые за долгое время включила стиральную машину без страха, что он влетит с криком: «Что опять? Ты чего её в семь утра гоняешь?» — и пнула носком разбросанный тапок. Да, на полу всё ещё валялись его вещи. Штаны, которые он не успел убрать. Носки. Его зарядка. Пылесос он увёл с собой, но розетка осталась её.
Катя включила пылесос, который привезла с дачи. Старый, но её. Шумно, неуклюже, зато чисто. Она засунула провод под ножку стола, сдвинула табурет и втянула воронкой комок с омлетом.
