— Я не поняла, — Маргарита прищурилась, скользнув ладонью по пыльному подоконнику, словно пыталась стереть не только пыль, но и всю эту бессмысленность. — Ты сейчас серьёзно? Ты только что сказал, что это всё — пустое?
— Да, — Виктор пожал плечами и упал на старенький табурет, который явно помнил ещё чьи-то важные разговоры. — Ну что ты хочешь? Квартира старая, дом разваливается, подъезд — как из какого-то мрачного фильма. Это же сплошные проблемы, деньги, нервы. Зачем тебе это, Рит?
Он говорил так, будто обсуждал не наследство, а какую-то неудачную покупку на рынке. А эта «старая двушка» на Бауманской — наследство от деда, которому было под сотню, и который до последнего дня аккуратно развешивал рубашки и гладил простыни. Для Маргариты это было нечто большее, чем просто квадратные метры.
— Потому что это мой дом. Мой, понимаешь? — Голос тронулся, зазвенел где-то в глубине, и она сама поспешила приглушить его, выдохнув. — Я не собираюсь продавать его за копейки только потому, что тебе лень возиться с ремонтом.
— Лень? — Виктор усмехнулся, но без радости. — Да ну, Рит, слушай, ремонт — это как чёрная дыра. Никаких денег не хватит, нервов — тоже. Всё равно развалится. Или сдадим кому-нибудь. Таджикам, например. У них терпения побольше.
— Ага, — иронично бросила она, — а я тогда буду жить с твоей мамой и слушать, какая я «непутёвая сорокапятилетняя со своими причудами», да?
Виктор фыркнул и встал.
— Не преувеличивай. Мы просто стараемся быть реалистами. Ты слишком сентиментальна.
Это слово сработало, как удар током. Она обиделась, по-настоящему.
— Сентиментальна? — горько переспросила. — Потому что я не хочу просто так слить квартиру, чтобы облегчить вашу семейную бухгалтерию?
— Рит… — Он посмотрел на неё так, будто перед ним вдруг оказался странный человек, который начал орать в электричке, — давай не будем. Ты же взрослая женщина, должна понимать…
— Я взрослая женщина, Виктор. И потому не позволю вам с мамой распихать то, что мне досталось по праву.
Он вздохнул, достал телефон и начал набирать номер.
— Кому звонишь? — подозрительно спросила она.
— Маме. Пусть приедет, посмотрит. Она в таких делах, знаешь, опыт есть.
— Я запрещаю ей сюда приезжать. Это моя квартира. Она сюда не войдёт.
— Ну что за истерики? Мы семья. Мама хочет помочь, — чуть раздражённо сказал он.
— Конечно, — отозвалась она с едкой улыбкой, — особенно если «помощь» — оформить дарственную на тебя, а ты потом «случайно» уедешь жить подальше, в свой новый дом с «более свежими» стенами.
Внутри что-то щёлкнуло. Как старая розетка, от которой ждёшь только искру — и вот она, коротит, начинает плавить провода.
Он подошёл, осторожно и почти с улыбкой, которую ставят, когда наступаешь на грабли и пытаешься убедить себя, что так и надо.
— Рит, ты правда думаешь, что я хочу тебя обмануть?
Она молчала. Думала. И не знала, как ответить, чтобы не лгать.
Он посмотрел на неё, повернулся и прошёл по коридору, где солнечный луч с трудом пробивался сквозь щель в ставнях и ложился на старые газеты.
— Да кому нужна эта квартира? — крикнул он из ванной, где капал ржавый кран. — Эти стены, этот запах дедовых тапок! Ты что, хочешь с ума сойти?
