Лиза прислонилась плечом к двери подъезда — пахло железом, подвалом и пылью. Почтовый ящик с облупленной эмалью заедал, приходилось тянуть резко. Она собиралась на смену в аптеку, уже торопилась, но тут заметила тонкий белый конверт, аккуратно подогнутый, без марок. Только надпись: «Елизавете Игоревне».
Она замерла, как от толчка. Потом прикусила губу, оглянулась на лестницу — пусто — и открыла.
Письмо было коротким, будто написано дрожащей рукой на весу:
«Приезжай. Немедленно. Это важно. Я должен тебя увидеть. Ты должна знать. Игорь».
— Кто Игорь? — пробормотала Лиза вслух.
Медленно поднялась на этаж, открыла дверь ключом и, не снимая куртки, вошла на кухню. Брат Данила сидел за столом, резал хлеб. Мать мыла посуду, повернувшись спиной.
— Ма, тут… письмо. — Лиза вытянула конверт. — На моё имя. От Игоря.
Мать замерла. Потом медленно обернулась, вытерла руки о фартук и подошла.
Она выхватила лист, пробежала глазами. Через секунду бумага оказалась в её ладонях — порвана, смята, как будто этого куска жизни не было.
— Забудь. Его давно нет. Он нам всю жизнь сломал. Я не позволю снова впустить их в наш дом.
Вода капала из крана, Данила перестал жевать. Лиза стояла, не двигаясь, чувствуя, как всё внутри стало ледяным. Хотелось закричать, но вышло только:
— Ты его знала? Ты же всегда говорила — «ушёл». А тут…
— Всё, Лиза. Не начинай. — Мать отвернулась, будто вопроса не было.
После этого разговоры в доме стали короче. На кухне — тишина, как в библиотеке. Данила молча смотрел сериалы, мать уходила спать рано. Лиза писала курсовую до ночи, но стоило закрыть ноутбук — строчки всплывали сами: «Приезжай. Срочно. Это важно…»
Письмо сжигали, а оно не сгорало.
Прошло три месяца. На улице уже пахло тополиными почками. Лиза вернулась с работы — ноги гудели, сумка давила на плечо. В ящике снова лежал конверт. Теперь — на плотной бумаге, с аккуратным подчерком: «Елизавете Игоревне».
На кухне Данила ел пельмени. Мать листала платёжки, не поднимая головы.
— Мне снова письмо. От женщины. Раиса Николаевна.
Мать посмотрела. Медленно, как перед бурей, сказала:
«Елизавета, моего сына больше нет. Я одна. Пишу не с упрёком. Просто — мне нужно тебя увидеть. Это важно. Не откладывай».
Мать села. Побелевшие пальцы сжали край стола.
— Ты не понимаешь. Она страшная женщина. Её сын был сломлен — она всегда всё держала в кулаке. А теперь решила сыграть на жалости?
Лиза вздохнула. Устала от недомолвок. От резкости, которая покрывает боль.
— Ты же говорила, что его давно нет. Зачем ты обманывала? Я должна поехать. Хочу с ней поговорить.
— Зачем ты мне это всё рассказывала? Почему не сказала правду сразу?
— Мам, я уже всё решила. Я не могу больше жить с ощущением, что всё вокруг — полуправда.
— А ты уверена? Знаешь, что ты для неё — просто последняя зацепка?
— Может быть. Но я должна сама это увидеть. И понять, кто она такая. Без чужих слов.
Ответа не было. Только шаги в коридор. Мать осталась за столом — неподвижная, как камень.
Дом оказался на окраине. Пятиэтажка с облупившейся плиткой, запах сырости и краска на стенах, как в детской поликлинике. Лифта нет. Лиза поднялась пешком.
Дверь открылась сразу. Перед ней стояла женщина с прямой спиной, волосы собраны в тугой пучок. Лицо — строгое, но не злое. Серые глаза смотрели прямо.
