Похороны были скромные. Лиза занялась всем сама: вызвала службу, заказала венки, организовала всё без суеты. Деньги у Раисы были — конверт с надписью «на всякий случай» лежал в верхнем ящике.
На кладбище пришла одна соседка и какая-то старушка из прихожан. Два венка, чёрный платок, февральская слякоть.
Когда всё закончилось, Лиза долго стояла у свежей могилы. Потом выдохнула, словно что-то отпустила.
Через три недели после похорон Лиза получила письмо. Плотный конверт, штамп, незнакомый логотип. Внутри — уведомление от нотариуса: «Открыто наследственное дело. Завещание, составленное Раисой Николаевной, касается вас. Просим явиться в контору для разъяснений.»
Она показала письмо матери — та сначала не поняла, что это. Потом сжала губы, отвернулась. Лиза поехала одна.
В нотариальной конторе она сидела напротив женщины в очках, на столе лежала тонкая папка с документами.
— Завещание составлено ещё весной. Вот копия. Передаётся вам — в полном праве. Адрес, кадастр, всё в порядке.
Лиза взяла лист. В глаза сразу бросилось: «Моей внучке, Елизавете Игоревне…»
Дата — март. Значит, Раиса оформила всё ещё до их встречи. Лиза провела пальцем по строкам. Не за помощь, не за визиты. Просто — по-своему. Уже тогда всё решила — молча, без условий, по внутреннему ощущению.
— А… это обязательно — «внучке»?
Нотариус подняла взгляд:
— Это формулировка Раисы Николаевны. Так было записано в завещании — она сама так указала.
Лиза кивнула. Значит, не случайно. Не ошибка. Не жест в последний момент. Значит, Раиса действительно так чувствовала.
Дома она разложила бумаги, свернула аккуратно в стопку. Села на табурет у окна, глянула на подоконник — пылинки в свете, чай остывает.
В это время в кухню вошла мать. На лице — как всегда, усталость и строгий контроль.
— Ты всё-таки осталась у неё до конца. Ну… теперь, значит, тебе и квартира. Устроилась, можно сказать.
Лиза посмотрела прямо:
— Она ведь ещё тогда всё оформила. Завещание — до того, как я к ней пришла. Уже тогда. Просто так. Не за что-то.
Мать нахмурилась, взяла письмо, перечитала строки. Потом взглянула на Лизу, будто впервые всерьёз, и долго молчала, не зная, что сказать.
— Я не устраивалась. Я просто не отвернулась. Хоть кто-то от неё не отвернулся.
— Она ведь… не просто так тебе это оставила, — пробормотала мать.
— А ты — просто так врала? Что его нет? Что он не писал? Что он плохой и всё?
Мать отвернулась к окну.
— Я хотела тебя защитить.
— Ты хотела, чтобы я жила, как ты. Ни с кем. Ни о чём. По бумажке. Я не буду так.
Вечером пришла тётя Лена. Села, налила себе чаю.
— Ну ты, Лизка, даёшь. Вот и квартира у тебя, и своя правда. Мать теперь на стенку лезет. Не ожидала.
— Я и сама не ожидала. Но я не чувствую вины. Это был её выбор. Она всё решила до меня. И я просто рядом была.
— Главное — теперь ты тоже что-то решила. Без мамы. Без страха.
Когда Тетя ушла, Лиза осталась на кухне. Свет от фонаря падал полосой на стол. В доме было тихо, как перед грозой.
Она подошла к окну, медленно отодвинула штору. На улице — темнота и редкие машины. Сердце билось ровно.
Ещё недавно она жила в полутоне — с чужими страхами, чужими историями, чужими словами. Теперь — не чужая. Не чужая этой квартире, этой женщине, этой памяти.
За стеклом по асфальту пробежала тень — и исчезла. Лиза отступила от окна, провела рукой по спинке стула. Ей больше не нужно было разрешение.
Она знала, кто она есть. И что выбрала сама. И это было впервые — по-настоящему спокойно.
