— Людмила Павловна, — начала она, — мы с Сергеем…
Но свекровь не дала ей договорить.
— Да я понимаю, современная молодёжь всё откладывает, — перебила та, словно повторяя давно заученную лекцию. — Но годы-то идут! Вот моя подруга Галина — у неё невестка тоже всё карьеру строила. А теперь спохватилась, а врачи говорят: проблемы. Ты подумай, Танечка. Я же о вашем счастье беспокоюсь.
Таня сжала кулаки под столом, чувствуя, как внутри всё сжимается от боли и бессилия. Они с Сергеем уже два года пытались завести ребёнка — нескончаемые тесты, бесчисленные приёмы у врачей, разочарования, которые с каждым месяцем становились всё тяжелее. Всё это было их личной борьбой, о которой она не хотела говорить, особенно в таком тоне.
— А ещё я вчера передачу смотрела, — воодушевлённо продолжала Людмила Павловна, принимая молчание невестки за знак интереса. — Там говорили, что стресс очень вредит. Может, тебе стоит найти работу полегче? Или вообще…
— Достаточно, — прервала Таня, и её голос прозвучал неожиданно резко, словно вырвавшаяся из глубины души вспышка ярости.
Свекровь осеклась на полуслове. Таня медленно подняла глаза от чашки, которая теперь казалась холодной и чуждой.
— Вы правда думаете, что я не хочу детей? — голос дрожал от сдерживаемых эмоций, но она не могла остановиться. — Что я настолько бессердечная карьеристка, что предпочла бы работу семье?
Она глубоко вздохнула, собираясь с силами, и продолжила, позволяя слезам вот-вот выступить на глаза:
— Мы с Сергеем уже два года пытаемся завести ребёнка. Два года анализов, процедур и разочарований. Каждый месяц я надеюсь, и каждый месяц… А вы своими намёками и советами только делаете больнее. Это не просто «откладывание» — это наша боль, наш страх и наша надежда.
В комнате повисла тишина, наполненная невысказанным, и Таня почувствовала, как наконец-то сбросила тяжёлое бремя с души.,Людмила Павловна побледнела, словно вся кровь вдруг отлила к сердцу. Её рука, которая до этого крепко сжимала чашку с чаем, неожиданно дрогнула, и чай слегка закачался, но она не осмелилась сделать ни шага, чтобы поставить кружку на стол.
«Я… я не знала,» – тихо пробормотала она, едва слышно. Её голос дрожал, словно она сама не до конца понимала, что услышала. – «Почему вы ничего не говорили?»
Таня почувствовала, как в груди сжалось что-то острое и болезненное. Она пыталась удержать слёзы, но одна капля всё же катится по щеке и оставляет горячий след. «Потому что это наше личное дело,» – прошептала она, голос её стал чуть тверже, но внутри всё ещё билось болезненное отчаяние. – «Потому что мы не хотели ничьей жалости. Потому что каждый раз, когда кто-то спрашивает про детей, мне хочется кричать.»
В комнате повисла такая тяжёлая тишина, что казалось, можно услышать, как за окном снежинки мягко падают на землю, а на ёлке мерцали разноцветные гирлянды, создавая удивительный и почти нереальный контраст с тем напряжением, которое висело в воздухе. Вся праздничная атмосфера казалась далёкой и чуждой.
Вдруг Людмила Павловна медленно поднялась из-за стола. Таня подумала, что свекровь просто уйдёт, оставив её одну с этим горем, но тот неожиданный жест заставил сердце ёкнуть: женщина подошла ближе и неловко, но искренне обняла Таню за плечи.
«Прости,» – тихо сказала она, словно боясь, что её слова могут что-то испортить ещё больше. – «Я действительно только о вашем счастье думала. Но я делала это неправильно.»
