Ирина стояла у кухонной плиты, держа в руке половник, и не могла поверить своим ушам. Каждое слово Василия звучало как удар, но в этот раз они пробивали стены её внутреннего мира, разрушая последние остатки терпения.
— Уходи, раз такая смелая! — рявкнул Василий, даже не обернувшись от телевизора. Его голос был холоден и безразличен, словно он говорил о ком-то чужом. Он и правда не думал, что она осмелится на такой шаг. Он уже не раз пугал её подобными угрозами, но всегда знал, что она останется. Куда ей, с её болезнями и усталостью? Кому она нужна в таком виде? Только он и держал её рядом из жалости, считал себя её последним оплотом.
Ирина не ответила. Слова застряли где-то в горле, но не от обиды или злости — от глубочайшей усталости. Она стояла босиком на холодном кафеле, руки ещё красные и болезненные после долгой уборки, а взгляд её был пустым и устремлённым в стену. Эта фраза была как последний аккорд в их совместной жизни, чёрной чертой под всем, что было прежде. Всё. Решение, от которого она так долго отговаривала себя, теперь стало не просто возможным, а необходимым.
Василий постоянно напоминал ей, что она — «никто и звать никак». Что без него она не выживет и никто её никогда не полюбит. Что она — лишь обуза, груз на его шее. Ирина терпела. Ради дочери, ради семьи, потому что уходить было некуда. А ещё потому, что даже мысли о переменах вызывали в ней панику и тревогу. Она боялась неизвестности сильнее всего.
— Ты, главное, не жирей ещё сильнее, — фыркал Василий, глядя на неё с презрением. — А то через год в дверной проём не пролезешь.
Сам он давно превратился в пузатого, неухоженного мужчину, но, разумеется, замечал лишь складки на её талии. Одежда Ирины, её прическа, походка — всё вызывало у него язвительные замечания и насмешки. В их квартире не было ни любви, ни заботы, ни даже уважения. Только претензии, ворчание и холод. Каждый день здесь словно выжигал последние силы.
— Да что ты цепляешься за него, как за спасательный круг? — не раз спрашивала Люда, соседка по подъезду, мудрая женщина лет пятидесяти, которая видела многое в жизни и понимала Иру лучше, чем кто-либо. — У тебя глаза потухшие, Ира. Ты не живёшь, ты просто выживаешь.
— А что делать? Куда идти? У нас дочь. Да и, в конце концов, он мне не чужой человек, — устало отвечала Ирина, словно оправдываясь перед самой собой.
— Я не про это. Я про то, что тебя как женщину уже давно вычеркнули. Ты сама себя вычеркнула.
Возможно, всё и продолжалось бы по замкнутому кругу дальше, но однажды организм Ирины сказал «стоп». Она потеряла сознание прямо на кухне, уронив кастрюлю с водой на пол. Её обнаружила дочь Зоя, которая как раз приехала в гости. Всё произошло стремительно: скорая помощь, измерение давления, капельница — всё слилось в одно сплошное, тревожное пятно.
— У вас измождение, хронический стресс и полное истощение, — подытожил молодой врач, внимательно глядя на Ирину. — Вам нужен покой, строгий режим и нормальное питание. Иначе всё может закончиться очень плохо.
Василий, как всегда, не упустил случай вставить своё ехидное замечание:
— Ага, ага. Я ей говорил. Только жрёт и лежит. Вот и итог.
Врач посмотрел на него с таким выражением, что тот сразу замолчал, словно почувствовал на себе всю тяжесть своих слов. Потом, уходя, он сунул Ирине бумажку с рекомендациями, оставив её наедине с мыслями о будущем.,Врач посмотрел на Василия с таким выражением, что тот сразу смолк, почувствовав, что лучше не вмешиваться. Когда доктор уходил, он тихо сунул Ирине бумажку. Она взяла её, но развернула только поздно ночью, когда дом погрузился в тишину, и она лежала одна в темноте, не в силах уснуть. На обороте рецепта, написанным дрожащей рукой, было выведено: «Вы заслуживаете большего. Бегите. Вы прекрасны. Он вас не стоит». Эти слова поразили её куда сильнее, чем сам диагноз.
