— Она опять звонила, — Мария приподняла бровь, поставив на стол кружку с кофе. — Сказала, что «уже в пути». Знаешь, Алексей, у меня странное чувство, будто я живу в проходном дворе.
Алексей молча размешивал сахар. Ложечка звякала о керамику, будто тянула время.
— Может, она просто соскучилась, — промямлил он, не поднимая глаз.
— По кому? По тебе? Или по кастрюлям, которые стоят не так, как у неё дома? — Мария уселась на край дивана. — Я тебе уже три раза объясняла: мне не нужен аудит со стороны женщины, которая до сих пор не может простить, что ты живёшь в МОЕЙ квартире.
Алексей наконец-то посмотрел на неё. Тяжёлый взгляд, с прикусом вины.
— Маша, она стареет. Отец умер, она одна…
— Вот только не надо про старость. Ей шестьдесят два, у неё турецкий загар, маникюр и подписка на «Классическую музыку с утра». Она вполне жива, бодра и вооружена скалкой моральных принципов.
— Но это же моя мать… — пробормотал он.
— Да. Именно. Твоя мать. А не наш сторожевой пёс. Кстати, ты в курсе, что у неё есть ключи?
Алексей замер. Слишком резко замер.
— Я думал, ты знала. Я дал ей дубликат ещё, когда ты была в командировке. Ну, на случай чего…
— На случай вторжения в личную жизнь? — Мария вскинула руки. — Ты с ума сошёл? В эту секунду в дверях раздался звук ключа. Плавный поворот, уверенный щелчок. Дверь распахнулась, и в прихожую вошла она — Ольга Петровна.
— Идите сюда, мои сладкие! — воскликнула она, широко разводя руки, будто это её квартира, и вот сейчас мы все обнимемся под марш Мендельсона.
— Мама, ты… без звонка? — Алексей подошёл, не зная, целовать ли её, или бежать к сейфу менять замки.
— Ой, Лёшенька, ты ж знаешь — я как к себе. Чего звонить-то? — Ольга Петровна сняла пальто, закинула его на вешалку и аккуратно поставила пакет на пуфик. — Я вот постельное привезла. А то у вас наволочки жёлтые, а это, извини, всё равно что на курорте. Разлагает.
Мария молча встала. Подошла к пакету, посмотрела в него.
— Розовый трикотаж с фламинго? Это, конечно, стиль. Прямо для взрослеющих молодожёнов. Ещё б тапочки с надписью «мамин котик»…
— Я ж не для тебя стараюсь, Машенька. Для сына. Мужику нужно чувствовать тепло дома. А у вас тут… бетон и минимализм. Как в гараже.
— Он чувствует. Каждый вечер, когда я прихожу с работы и готовлю ему ужин, стираю его рубашки и выключаю PlayStation в час ночи.
— Ох, не начинай, — вздохнула Ольга Петровна. — Вот бы ты видела, как его отец ел щи. Молча. Без упрёков. И без этих, как ты там говоришь, «фразочек».
— Его отец и бил вас молча, да? — Мария резко посмотрела в глаза свекрови. — Алексей рассказывал.
Воздух повис, как пар в ванной. Ольга Петровна застыла. Алексей побледнел.
— Мы с отцом твоего мужа прожили жизнь. И да, не без сложностей. Но зато я воспитала мужчину. А вот ты… ты его кастрируешь. Он стал как… офисный ноутбук. Всегда рядом, всегда тихо гудит, но даже обои поменять не может без разрешения.
Алексей хотел что-то вставить, но только открыл рот и закрыл. Как сом, выброшенный на берег — дышит, но слов не выдает.
Мария подошла ближе, почти вплотную.
— Если вы не выйдете из моей квартиры в течение минуты, я вызову полицию. И заберу ключи. И в следующий раз, когда вы сунетесь без звонка — выломаю дверь и счёт пришлю вам.
— Да как ты смеешь так говорить? — Ольга Петровна покраснела. — Я тебе кто? Я МАТЬ! И между прочим, ты здесь живёшь с моим сыном. А значит…
— А значит, что я оплатила каждый кирпич этой квартиры. А ваш сын — взрослый человек, который мог бы давно предложить мне оформить её в общую собственность. Но не предложил. Почему, как вы думаете?
Ольга Петровна осела на пуфик. Закрыла глаза. Потом встала и достала из кармана ключ.
— Ладно. Не хочешь родни — получай одиночество. Вот тебе ключ. Я только бельё оставлю. Оно тебе всё равно когда-нибудь пригодится.
— Только если я решу завести собаку, — парировала Мария.
Ольга Петровна вышла. Тихо. Без театра. Даже пальто одела молча.
Алексей всё ещё стоял у окна, как будто наблюдал, как падает самолёт.
— Ты могла сказать мягче, — проговорил он глухо.
— А ты мог бы встать на мою сторону. Хоть раз, Лёша. За все эти три года.
Он ничего не ответил. Только сел на диван и уткнулся в колени.
Мария взяла ключ, который лежал на столе, и положила его в ящик. Молча. Без триумфа.
Через пять минут в доме пахло кофе, но от этого запаха не становилось теплее.
На следующий вечер Алексей вернулся домой позже обычного. Он зашёл в прихожую тихо, как будто боялся потревожить воздух. Пахло курицей с чесноком. И тишиной.
— Я в душ, — бросил он, не глядя на Марию, и прошёл в ванную.
Она сидела на кухне, нарезая овощи. Осторожно, почти бережно. Как будто морковь могла взорваться, если на неё сильно нажать.
— Ты всё ещё злишься? — спросил он минут через пятнадцать, уже в сухой футболке.
— А ты? — спокойно ответила она, не поднимая головы.
— Я между двух огней, Маша. Ты это понимаешь вообще?
— Я понимаю, что у каждого человека в жизни должен быть приоритет. Если ты — мужчина, а не перекати-поле, то ты знаешь, где твой дом. И кто твоя семья.
— Мама вырастила меня одна. После отца она вообще… закрылась. Сломалась.
— Алексей, я уважаю твою мать. Но у нас с ней разные взгляды на то, что такое уважение. Я не считаю нормальным, когда в мою квартиру заходят без стука и проверяют, правильно ли я глажу трусы твоего сына.
Он сжал губы. Потом выдохнул.
— Ты знала, что она упала в подъезде два месяца назад? Не говорила мне. Ушиб, синяк. Соседи помогли. А мне — ничего. Только потом, по записям камеры узнал.
— Алексей, не манипулируй. Ты взрослый. Она — взрослая. И если она не говорит тебе важные вещи — это её выбор. А не моя обязанность жить с её тревогами. Я не «должна».
— Да ты всё решаешь, как бухгалтер! Всё чётко, по балансу! Кто кому должен, кто кому ключ дал!
— Лучше так, чем жить, как в пьесе, где все кричат, но никто не слушает, — отрезала она. — Моя мать умерла, когда мне было девятнадцать. Отец пропал ещё раньше. Я всё сделала сама. Квартиру. Образование. Карьеру. И мне не нужен на шее человек, который будет обесценивать это и объяснять, что я слишком «холодная», потому что не ползу на пузе перед его матерью.
— Это не так, — прошептал он. — Я просто… не умею иначе. Я всё детство пытался не шуметь. Не мешать. Быть правильным. Чтобы мама не плакала. Я привык, что она всегда знает, как надо.
— Так пусть и живёт в этой уверенности. Где-нибудь в другом месте, — Мария выдохнула и села. — Не у меня на кухне. Не с наволочками цвета «счастливый поросёнок».
Они замолчали. Курица на сковороде тихо шкворчала, как будто комментировала происходящее, но по-итальянски.
Алексей встал и пошёл в прихожую. Через минуту он вернулся, держа в руках пакет с тем самым бельём.
— Я отвезу ей это. И поговорю.
— Ты уверен, что готов?
Он посмотрел на неё. Медленно кивнул.
— Нет. Но если не сделаю этого — буду чувствовать себя полным ничтожеством. И перед тобой, и перед собой.
Ольга Петровна жила в старом доме с балконами, как клеточки у канарейки. Алексей постоял у двери минуту, потом позвонил.
— О, сам явился. Без жены, небось? — она открыла и, не дожидаясь ответа, пошла на кухню.
Он зашёл, поставил пакет на тумбочку.
— Мама, ты меня слышишь?
— Конечно слышу. Сын пришёл. Сейчас супчик разогрею, ты осунулся весь.
— Я не за супом. Я за разговором.
Она приостановилась.
— Ну?
— Ты больше не имеешь права заходить в нашу квартиру. Без приглашения. И без ключей.
— То есть ты — за неё?
— Я — за нас. За себя. За своё право на жизнь без контроля. Ты всегда говорила, что мужчина должен быть хозяином в доме. Так вот. Я хозяин. И ты вторглась туда, где тебе быть не положено.
— Мария тебя науськала, да? Она всегда была с характером. А ты — мягкий. Вот и прогнулась под неё.
— Это не про прогиб, мама. Это про уважение. Ты не уважаешь Марию. Значит, и меня тоже. А я устал быть между. Я хочу быть рядом.
Ольга Петровна села на стул.
— А если она тебя бросит?
— Значит, это будет мой опыт. Моя боль. Моя жизнь.
— Ты знаешь, каково это — быть одной?
— Да. Знаю. Я был один внутри семьи, где отец бил тебя, а ты потом орала на меня за то, что я не сложил рубашку.
Она сжала губы. Помолчала.
— Ты не должен был это помнить.
— А я помню всё. И знаю, что ты хотела защитить меня. Но твоя гиперопека сейчас — это всё та же старая боль, только в упаковке из белья с фламинго.
Ольга Петровна встала. Медленно подошла к пакету, раскрыла его. Достала наволочку, посмотрела на рисунок.
— Знаешь… твой отец бы посмеялся.
— Я — не он, — Алексей поднялся. — Я — это я. И я ухожу.
Он вышел, не хлопнув дверью. Просто пошёл вниз по лестнице, тихо, но с прямой спиной.
Дома Мария уже лежала на диване. Без телевизора, без телефона.
Он зашёл, сел рядом.
— Ну? — спросила она.
— Я отдал ей бельё.
— Что она сказала?
— Что ты науськала меня. Что я стал «офисным ноутбуком».
Мария усмехнулась.
— Что ж. Значит, у нас любовь — как стабильное Wi-Fi-соединение.
Он лег рядом, и впервые за долгое время они просто молчали. Без злости. Без споров. Без того, чтобы кто-то чего-то ждал.
Просто тишина. И курица в холодильнике, которую всё равно придётся доедать.
Мария сидела за столом и просматривала рабочую почту, когда раздался звонок в домофон. Неожиданный, настойчивый, с характерной интонацией: «я не уйду, пока вы не откроете».
Она вздохнула, нажала кнопку.
— Кто там?
— Это я. Ольга Петровна, — голос был сухой, как листья в октябре. — Открой, Мария. Без цирка. Разговор на пять минут.
Мария на секунду задумалась — и нажала «открыть».
Через минуту дверь распахнулась, и свекровь вошла. Без пакетов, без пальто, в деловом костюме и с какой-то необычной прямотой в осанке.
— Алексей дома? — спросила она.
— Нет. На совещании. До вечера. Можем поговорить без свидетелей.
Ольга Петровна молча прошла на кухню. Уселась на стул, положила руки на стол, как школьница перед контрольной.
— Я сдам одну комнату в своей квартире, — сказала она прямо. — Посуточно. Снимают часто, особенно под праздники.
Мария приподняла бровь:
— И?
— И ты должна знать, что квартира на тебя не оформлена. На всякий случай. Я просто проверила, — добавила она с лёгкой улыбкой. — Вот такие вот «на всякий случай» делают женщинам больно потом. Когда муж уходит, а она остаётся с чайником и пледом.
— Спасибо, что заботитесь, — Мария встала и включила чайник. — Только я не из тех, кто остаётся. Я — из тех, кто выгоняет.
— Ты резкая, — Ольга Петровна прищурилась. — Я была такой же. Пока не осталась одна. Тогда резкость перестаёт греть. Ты ж не любишь сына моего.
— Это вы так думаете.
— Да все так думают. Вы как будто живёте по договору. Без нервов, без ссор. Слишком чисто. Как у юриста в душе.
— А вы хотите, чтобы мы дрались? Кричали? Как вы с мужем?
— Я хочу, чтобы вы были настоящими. А то вы как музейные — красиво, но пыльно.
Мария поставила перед ней кружку с чаем.
— А знаете, почему всё чисто? Потому что я работаю, устаю, прихожу домой и хочу тишины. Не мёда, не цветов, не стихов — тишины. Чтобы никто не ломал дверь ключом и не называл мою жизнь «не такой». Чтобы можно было сесть, снять туфли и не бояться, что сейчас из шкафа вылезет мамино мнение.
Ольга Петровна замолчала. Потом сказала тихо:
— Я, знаешь ли, проверила твой ИНН. Ну… просто. Случайно. Через знакомую.
Мария сдержанно улыбнулась.
— Надеюсь, теперь вы спокойны, что я не аферистка с пропиской в Кирове?
— Да. Ты не аферистка. Ты — ледяная баба с ипотекой. Но честная.
Мария подошла к окну. За стеклом хлопали верёвки с бельём на соседнем балконе.
— Вы хотите, чтобы я вам поверила, что пришли просто поговорить?
Ольга Петровна встала.
— Нет. Я пришла попрощаться. Я уезжаю. В Геленджик. Там у моей старой подруги пансионат. Она ищет помощницу. А я… устала. Если честно. Бороться, вмешиваться, ждать внуков от людей, которые и друг на друга-то смотрят, как на мебель.
Мария обернулась:
— Так вы уезжаете?
— Да. Только вот, — она вынула из сумочки коробочку. — Папины кольца. Обручальные. Хранила их. Думала, может, Алексей когда-нибудь…
— Сделает мне предложение? — Мария засмеялась, горько. — Серьёзно?
— Да нет. Скорее — сделает выбор. Любовь — это не когда у всех одинаковые тарелки. Это когда один моет, другой сушит, и никто не считает, кто больше. Вы либо станете семьёй, либо так и останетесь «близкими соседями».
— Вы привезли мне кольца? — Мария взяла коробку.
— Нет. Я привезла их Алексею. А тебе оставляю покой. Надолго. Навсегда — как пойдёт.
Ольга Петровна пошла к двери. Мария открыла ей. Они стояли молча.
— Только не бей его словами. Он мягкий. Таких убивают тишиной.
— Я знаю.
Ольга Петровна ушла. На этот раз — не хлопнув дверью, не оставив наволочек, ни следа духов. Только коробочку с кольцами.
Алексей пришёл вечером. Уставший. Как будто прожил за день месяц.
— У тебя был тяжёлый день? — спросила Мария.
— У нас умер один из клиентов. Прямо на объекте. Инфаркт. Семья там… всё сложно.
Она подошла, обняла. Тихо, без слов. Он обнял в ответ.
— Мама приходила, — сказала Мария.
Он вздрогнул.
— Что хотела?
— Попрощаться. Уезжает в Геленджик. Оставила тебе кольца. Твои, кажется. Семейные.
Он замолчал. Потом сел на диван.
— Она сдаст комнату. Будет жить с какой-то подругой. Пансионат. Морской воздух. Всё как в фильмах.
— Звучит как побег.
— А может — как спасение, — Мария подошла, села рядом. — Мы, может, тоже бежим. Только друг к другу.
Он посмотрел на неё.
— Ты не уйдёшь?
— А ты?
Они сидели молча. Телевизор включён, но звук выключен. На экране плыли новости, а в комнате было тепло.
И никаких фламинго.
Конец.
