— Ты чего, родная? — улыбнулся он, заметив моё замешательство, когда я вошла. — Окно ж открыто, всё выветрится.
Я стояла, вцепившись в дверной косяк, не в силах поверить, что это происходит на самом деле. Где же прошла та невидимая грань, которую я переступила, позволив им так обращаться с моим домом? Когда всё это стало нормой?
Следующим утром меня разбудил звон дрели, который проникал даже сквозь закрытые окна. Наташа, словно оправдываясь, сказала:
— Мы с Лёшкой решили полку в кладовке повесить. Тут такой бардак был, мамин хлам… Ты же всё равно не пользуешься?
«Мамин хлам». Эти слова словно ножом прошлись по моему сердцу. Там лежали её письма, её блокноты, фотоальбомы — всё то, что хранило память о ней, о нашей семье. Я собиралась разобраться с этим, когда боль немного утихнет, когда сердце снова станет мягче.
— Надо было спросить, — тихо сказала я, стараясь не выдать всю глубину своей обиды.
Наташа обиделась и ответила резко:
— Ты как с чужими. Мы же семья.
Для неё слово «семья» было словно молоток: ударит — и ты должна принять всё без возражений.
Через пару дней Наташа сама предложила прописать детей «временно».
— Для садика, не переживай. На пару месяцев. Это же формальность.
Впервые я сказала «нет».
— Я не хочу никаких прописок. Я пока не готова.
Наташа замолчала, а потом, словно пытаясь меня уколоть, сказала:
— Странная ты. Как будто мама была тебе важнее нас. Ты держишься за квартиру, а не за близких.
В тот момент во мне закипела глухая, холодная ярость. Это была не обида, а именно злость — как будто кто-то сжёг моё прошлое и вместо него поставил пластиковые стулья и сандалии на липучках, чужие и бездушные.
Это была моя квартира. Моя тишина. Моя память.
И я начинала понимать, что если не остановить их сейчас, если не отстоять своё право на этот уголок, я потеряю всё, что осталось от прежней жизни.,— Я тут подумала, — сказала Наташа как-то утром, лениво наливая себе кофе из моей кружки, не скрывая лёгкого вызова в голосе. — Раз у тебя комната пустует, можно же нам там шкаф поставить. Детям вещи некуда складывать.
Я посмотрела на неё сдержанно, чувствуя, как внутри что-то сжимается от нежелания уступать. — Нет, Наташ. Это мамина комната. Я не хочу, чтобы вы туда что-то ставили.
Сестра скривилась, словно я ударила её по больному месту. — Мамина, мамина… Тебе, что ли, призрак её мешает? Может, пора жить дальше?
Я молчала, не находя слов, чтобы объяснить, что для меня это не просто комната, а часть памяти, которую я пытаюсь сохранить. Только стук крови в ушах заглушал все мысли.
На следующий день я вошла в комнату и увидела там шкаф. Старый, облезлый, с наклейкой из какого-то детского мультика, который давно потерял всякую свежесть. Наташа просто поставила его без спроса, решив, что «так лучше». Это было как символ — их вторжение в мою жизнь без моего согласия.
— Ты же не против? — спросила она с невинным выражением лица, будто делала одолжение. — Всё равно там пусто.
Между тем Лёшка повесил боксерскую грушу в коридоре. Говорил, что «для себя». Потом, не спросив меня, поставил тренажёр в зале, который занял почти половину комнаты. Комната, где раньше была моя тишина, теперь заполнилась их вещами и шумом.
— А ты куда его поставишь? — спросила я, пытаясь сохранить спокойствие. — Так мы тут пока. Потом увезу.
Но это «пока» растягивалось и затягивало меня в ловушку. Они уже три месяца жили у меня, а их квартира словно исчезла из моего сознания, перестала обсуждаться. Как будто её и не было вовсе.
И вот однажды я услышала, как Лёшка говорит по телефону, стоя в коридоре, где я стояла в носках с пакетом из магазина, словно незаметная тень. — Да, прописка будет. Тут всё под контролем. Пока временно, потом разберёмся.
Он говорил обо мне. О моей квартире — как о чём-то, что можно «под контролем» держать, как вещь, которой можно распоряжаться по своему усмотрению.
Я не спала всю ночь, не в силах забыть эти слова, которые звучали будто приговор.
Наутро Наташа подошла ко мне с важным видом и заявила: — Надо будет съездить с тобой к нотариусу. Мы с Лёшкой решили на всякий случай оформить доверенность. Чтобы дети могли в сад и школу пойти без проблем. Ну, если ты вдруг заболеешь.
— Доверенность? На что? — спросила я, стараясь не показывать, как сильно меня это задело.
— Ну, на жильё. Чтоб временно могли оформлять бумаги от твоего имени. Да это формальность, не кипятись, — ответила она, словно говорила о пустяке.
