Когда она вернулась, вся эта компания сидела за столом. Обсуждали недвижимость, ипотеку, скидки. Виктор пытался блеснуть знаниями о ставках. Светка жевала огурец и смотрела на Наталью с жалостливым одобрением.
— Вот, Наталья у нас живёт хорошо — дом, машина, деньги. Не то что мы, простые, — мечтательно сказала Светка.
— Ага. Только теперь она у нас на общих началах, — хихикнула Антонина Павловна. — Была хозяйка — стала родная.
— Ну а чё, — поддакнул Виктор, не глядя. — Мы же семья. Все равные.
И тут что-то в Наталье щёлкнуло. Тихо. Беззвучно. Как открывается люк.
— Равные? — она подошла к столу, поставила руки в бока. — Ну давай сравним. Я работаю. Я покупала. Я убирала. Я платила. А вы? Вы трогаете мои вещи, едите мои продукты и делитесь рецептами жизни, как будто я просила.
— Ты что, психуешь из-за еды? — подняла брови Светка. — Мы ж не чужие. Или ты нас в граммах мерить будешь?
— Не буду. Я просто вызову грузовик. И вы уедете. Все. Разом.
Пауза затянулась, как жевательная резинка в ковре.
— Ты это сгоряча… — пробормотал Виктор. — Это твой ПМС, да? Опять.
— Нет, Витя. Это не ПМС. Это последствия двух лет молчаливого кошмара. Это твоя мама, которая мыла мою зубную щётку уксусом. Твоя сестра, которая натягивала мой свитер, потому что «всё равно он валяется». Это ты, который всё время отмалчивался, потому что тебе «неловко». А мне, Витя, нормально, да?
— Ты неблагодарная, — сипло сказала Антонина Павловна. — Ты эгоистка! Виктор ради тебя…
— Ради меня он посуду выносил. Один раз в месяц. Когда я уже вынесла. А теперь — хватит.
Наталья подошла к комоду. Достала папку. Разложила бумаги на столе.
— Вот. Моя ипотека. Моя квартира. Мои платежи. Виктор, ты обещал помогать. А в итоге помогала я — тебе, вашей маме, Светке, подруге Светки и её ухажёру. Теперь хватит.
Виктор побледнел. Светка вскочила.
— Ты что, нас выгоняешь?! Мы ж не влезли, ты нас пустила!
— Да. А теперь я вас — выпущу. Могу ещё дверь придержать. Только тапки оставьте. Те, что с зайцами. Они мои.
Она ушла в спальню. Закрыла дверь. Села. Спина дрожала. Руки дрожали. Грудь — как будто камень положили.
За дверью хлопали чемоданы, шептались. Шуршали кастрюли. Через десять минут стало тихо. Даже холодильник замолчал.
Только Виктор остался.
Он стоял в дверях. Постаревший, сгорбленный, как будто узнал что-то важное — но слишком поздно.
— Может, как-нибудь… по-другому?
Она посмотрела. Долго. Без злости. Просто как на человека, у которого не получилось.
— Можешь остаться. Если научишься быть мужем. Или уходи — если тебе ближе вот это всё, чем мы.
Он ничего не сказал. Закрыл дверь.
А она легла. Впервые — без Баха. Без таблеток. Без тяжёлого чувства в груди.
И уснула. Как человек. В своём доме. С собой.
Утро началось с необыкновенной пустоты.
Нет привычного грохота кастрюль, нет звука стиральной машины, которая по старой привычке включалась ровно в семь. Нет даже того резкого запаха жареного лука с чесноком, которым Антонина Павловна каждое утро открывала новую страницу дня — запаха, который казался Наталье знаком и тяжёл, как старая армейская шинель. Даже холодильник будто вздохнул с облегчением и молчал.
Наталья проснулась и долго не понимала, что именно так странно. Тишина. Не тревожная, не предвестник бури, а настоящая — как после штормового ночного ветра, когда море успокоилось, а небо нависло прозрачным и безмятежным.
На кухне — порядок, которого она не помнила уже давно. На диване — пусто. В ванной — её полотенце, её зубная щётка и даже крем для лица стоял на своём месте, не захватанный чужими пятками и руками.
Она молча сварила себе кофе и впервые за долгие месяцы села завтракать без кома в горле — с тихой надеждой, что теперь будет хотя бы честно, если не идеально.
