— Ну вы тут располагайтесь, — сказала она. — А я подумаю, где бы мне пожить… недельку. Или месяц. Как пойдёт.
Тем временем Антонина Павловна уже достала свой тюль. С любовью. Как невеста фату.
— Наташенька, а ты не против, если я повешу шторки? Эти… какие-то унылые. Энергии в доме — ни капли.
— Я не против, Антонина Павловна, — улыбнулась Наталья. — Особенно если начнёте с того, что повесите их себе на голову.
Молчание повисло тяжёлое. Даже холодильник замолк. Даже ложки замерли.
Наталья пошла в спальню. Её спальню. Пока ещё.
За дверью она услышала, как Виктор тихо говорит:
— Она устаёт. Её надо понять. Это временно. Всё наладится.
Временно. Это слово — как старая жвачка. Вечно под языком. И всё никак не проглотишь.
Она села на кровать. Под ней стоял чемодан. Тот самый. Ещё из той жизни, где не было ни Антонины Павловны, ни кастрюль с характером. Чемодан был маленький, но вместительный. Интересно — влезут ли туда принципы?
Над ней был потолок. Белый. Ровный. Чужой.
До замужества она была у себя. И сейчас вроде бы у себя. Только теперь — здесь живут они. С борщом, с тюлем, с комментариями.
Пора менять диспозицию.
Но пока — она здесь. В комнате. Со своей кроватью, своим чемоданом и бесшумным планом.
Началось это, как всегда, с ерунды, которую никто не считал важной. Но всё-то начинается с ерунды. Особенно бедствия.
Наталья вышла на кухню в шесть сорок пять — с той единственной целью, что ещё удерживала её от полной утраты интереса к жизни: налить себе кофе. В халате, с одним носком и мутной головой, она надеялась, что если не Бог, то хотя бы комета стерла с лица земли этот многоквартирный дом вместе со Светкой, Антониной Павловной и — на всякий случай — Виктором.
Но первыми в глаза ей ударили тапки. Пушистые, лиловые, с зайцами. Не её.
Светлана стояла у кофеварки в её халате, её тапках и с телефоном у уха. Пела. На всю кухню, во весь голос, с трагедией в голосе и дрожью в подбородке: «Младшая сестра, ты мне не подруга…» — голосом, как будто всю жизнь прожила в опере.
— Утро доброе, Натаха, — Светка ей подмигнула. — У тебя фильтр в кофеварке забит — я туда свой порошок залила, не страшно, да? А то твой кофе — как дождевая лужа у остановки.
Наталья не ответила. Она просто пошла к холодильнику — туда, где был последний оплот личного порядка. Но и он пал. Полки переставлены, всё расставлено «по фэншую», яйца переселены, баночки переклеены, контейнер с оливками уехал в дальний угол.
— Мы тут порядок навели, — донёсся голос Антонины Павловны, появившейся тихо, как повестка. — А то у тебя был хаос, как в коммуналке. Мы со Светочкой прибрали. Ты не переживай, всё с душой.
С душой. Это слово в их устах звучало особенно зловеще. Как будто душа у них — строительная бригада с кувалдой.
— А где мой крем для лица? — спросила Наталья. Без интонации.
— На верхней полке. Я подумала, что им хорошо пятки мазать. Такой мягкий. Спасибо тебе. Прекрасно подошёл, — сообщила Антонина Павловна, и в голосе у неё была благодарность. Настоящая. Без тени иронии.
Пятки. Её крем. За семь тысяч. Привезённый из Франции. Наталья почувствовала, как где-то внутри — под рёбрами — завёлся моторчик ярости. Пока он работал на холостом ходу.
Но скоро обороты пошли вверх. Потому что, оказывается, Светка пригласила свою подругу Аллу — «всего на денёк». Алла пришла не одна. С мужиком, с контейнером холодца и фразой: «Мы тут немного перекантуемся».
— Наташ, у тебя ванна хорошая, можно я подлечусь? — Алла уже расставляла свои баночки рядом с Натальиными зубными щётками. — Аура у тебя тут уютная. Местечко целебное.
Наталья не сказала ни слова. Просто вышла на балкон. В майке, в трениках. С банкой оливок.
И подумала: это вообще в реальности происходит? Или я стала героиней чужого сна, в котором меня сдают в аренду по частям — кто на ванну, кто на халат, кто на нервную систему?
